Эльжбета Чегарова - Стёжки

Теперь мы должны ехать на «химию», на север. Ваську посадили в ведро и накрыли тряпками, потому что у него не было билета. Мама так схитрила, чтобы нас пропустили в самолет. Сначала кот сидел тихо, но, когда в небе нас начало тошнить, принялся жалобно мяукать. Наверное, ему тоже было плохо.

Стюардессе стало нас жалко, она не ругалась, что мы тайком пронесли кота.

Бедный Васька был сильно напуган перелетом. Когда мы открыли крышку, он неожиданно выскочил из ведра и дал деру. Наш домик, где мама сняла чердак над баней, стоял прямо в лесу. Мы боялись туда ходить, так как он был очень большой и темный. Мы кричали: Васька, Васька! Но кот так и не вернулся. Наверное, его съел медведь или лось. Или болото затянуло.

Очень. Очень страшный лес.

К десятому октября снегу намело большими сугробами. Баню топили каждый день, наверху в нашей комнатке было жарко.

Чердак из-за скошенной крыши имел наклонные низкие стены. В комнате почти всегда было темно, свет едва попадал через маленькое окошко. Лампа с цветочным абажуром, по краю которого свисала бахрома, не выключалась, и на стенах плясали тени. Мы не долго там жили, всего несколько дней, но я почему-то помню уют и тепло этого домика.

В день нашего рождения мы нарядились – мама захватила с собой платья, специально купленные в Ленинграде для праздника. У них были рукава-фонарики, юбки в сборку и шелковые банты на спинках.

Пришли гости, все новые папины знакомые по зоне. Один заключенный подарил нам куклу. Это было что-то невероятное! Немецкая девочка была упакована в прозрачный пластиковый тубус, глазки с пушистыми ресницами закрывались, а какой у нее был модный костюмчик! Мы не выпускали куклу из рук, передавая друг другу драгоценную коробку по очереди.

Вдруг что-то случилось. Крики, драка, пролетела тяжелая бутылка, в каких продают советское шампанское, и разбилась. Появились кровь и осколки стекла повсюду, наша уютная комнатка превратилась в горящий ад. Кто-то схватил отбитое горлышко. Опрокинулся стол с угощениями. Другие зеки ощетинились стульями. Мама толкнула нас к выходу – бежим!

Мы не успели одеться как следует: одна натянула рейтузы, вторая вцепилась в пальто. Полуголые, мы куда-то бежали. Дальше шли. Потом сидели в сугробе. Прямо на нас мчался поезд. Он слепил меня сполохами света и истошно гудел.

Грохот обрушился сверху, нас тряхнуло волной воздуха, рельсы взвизгнули и сыпанули искрами.

Поезд пронесся мимо, хотя я была уверена, что мы уже раздавлены. Когда дребезжащий стук колес окончательно увяз где-то вдалеке, нас окутала черная оглушительная тишина.

Потом нас подобрали какие-то военные. Взяли под конвой и отвели в казарму.

Женщинам и детям не место в суровом краю. Они должны находиться дома, играть на пианино и лепить печенье. Ночью в угрюмой тайге среди голодных волков их поджидает чудовищная беда.

Это была страшная ночь.

Огромный мрачный барак с сырыми стенами был заставлен железными кроватями, которые стояли одна на другой. Мне казалось, они высились в три яруса, хотя сейчас я думаю, детское воображение прибавляет размер.

Помещение представлялось мне разлинованным на железные клетки, составленные многочисленными ячейками, каждая из которых вселяла страх.

Мама была очень красивая. Толстый потный капитан давно не видел прекрасных юных дев, а за непокорность привык наказывать.

– Не хочешь? Пожалеешь! – крикнул он вслед выбежавшей из кабинета маме и приказал отвести нас в камеру к уголовникам.

Меня и сестру закинули на верхнюю койку, мама осталась внизу. Кукла была с нами. Платья с бантами и гольфы мы снимать не стали. Мы вцепились друга в друга и лежали под серым колючим одеялом не шелохнувшись. Не плакали, не кричали. Рядом не было ни одного человека, кто мог бы прийти на помощь. Да мы и не понимали, что происходит, лишь ощущали опасную и жестокую реальность, в которой мы оказались.

Потом нас поместили в белую комнату. Солдат приносил кашу и ставил ее на табурет. Мы сидели под кроватью, замерев от ужаса.

Через три дня маму выписали из лазарета, и мы все вместе вернулись в поселок. Нужно было подписать разрешение на дальнейшее проживание. Начальник колонии-поселения, увидев истерзанную, прячущую синяки женщину, кричал: «Домой! Домой, твою мать!! Декабристка!! Приехала она, с детьми, на зону, к уголовникам! Домой!!!»

Васька так и не вернулся. Жалко, что нам тогда не рассказали, как хорошо он устроился у медведя Степана. Нам было бы намного легче перенести утрату.

Вернувшись домой, мы писали отцу письма. «Папа, я учу английский. Я знаю слова apple и table».

К сожалению, после смерти отца нам не удалось забрать эти детские листочки, которые он бережно хранил всю жизнь.

Но это уже другая история, детективная.

Дом специалистов на Лесном был построен в рамках программы по превращению Ленинграда в «образцовый социалистический город» и являлся элитным как по проекту, так и по составу жильцов. Дом из трех корпусов представлял собой жилой комплекс, имеющий три внутренних двора, включая «парадный» курдонёр – к несчастью, на его месте в 1975 году построили станцию метро. До этого здесь был разбит фруктовый сад, рядом спортплощадка (зимой на ней заливали каток), справа был сквер с фонтаном и скамеечками для отдыха в окружении рябин и черемухи. Здесь же размещался встроенный детский сад с игровой площадкой. Дома (5-, 7- и 8-этажные) были оснащены лифтами, которые круглосуточно обслуживались дежурными монтерами.

Квартиры имели весьма примечательную особенность – к кухням примыкали небольшие комнатки для прислуги (в эпоху-то социального равенства!), с окном и откатной дверью. В нашей квартире это помещение было присоединено через арочный проем к кухне и являлось столовой.

Квартиры имели кладовки, встроенные шкафы, в кухне прямо в стене вмонтирован мусоропровод. Под широким окном был устроен огромный холодный шкаф – подоконник по размеру сходил за дополнительный стол.

Туалет, в отличие от обычной широко распространенной практики, размещался не в непосредственной близости к кухне, а в другой стороне квартиры и вместе с ванной был отделен дополнительным тамбуром. Высокие потолки были оформлены лепниной, полы выложены наборным паркетом.

Квартиры в доме распределялись среди деятелей науки и культуры. В обширном списке выдающихся жильцов – вернувшийся из Франции писатель Александр Куприн, художник Натан Альтман, отец советской космонавтики Сергей Королев, создатель атомной бомбы Игорь Курчатов, режиссер Михаил Ромм, капитан «Челюскина» Воронин и многие-многие другие. В довоенный период 39 жителей дома были репрессированы и расстреляны.