Патти Смит - Преданность. Год Обезьяны

Поздним утром вернулась в его квартиру и легла на кровать в своей комнате: маленькой, с одним окном, но все же своей. Вспомнила, как точно так же болела в детстве. Мартин велел Ирине взять репчатый лук, разрезать несколько луковиц и варить в кастрюле, пока вода не закипит. Ирина сказала, что у нее все платье провоняет луком. Он сказал, что купит ей новое. Евгении велели наклониться над кастрюлей и дышать паром через нос. Мартин провел с ними весь вечер. Повторял этот странно-торжественный ритуал. Очистить луковицы. Разрезать. Сварить. Пропаривать. Дышать. Ей приснился ее опекун – тот, кто ни о чем не просил. Он был неизменно добр. У них всегда были еда и цветы. У нее была спальня с бледно-желтыми стенами и кукла в платье, которое в утреннем освещении словно бы меняло цвет снова и снова. Из кремового становилось светло-розовым, из светло-розового – персиковым. Ей приснился все тот же сон о матери. Солнце, простыни на веревке, и женщина – чем-то похожая на Ирину, но волосы короче и темнее – прикрывает от солнца глаза ладонью.

Вернувшись, Александр окликнул ее, но она не отозвалась. Обнаружил, что она у себя в комнате – лежит в темноте, но не спит. Озадаченно приблизился, но, дотронувшись до ее горла, вмиг догадался. Евгения вся пылала в лихорадке. Он наполнил льдом гигантскую ванну на звериных лапах, и она улеглась в ванну, дрожа. Он дал ей теплое питье и отнес на руках в свою постель. Она чувствовала прикосновения его рук, его дыхание. Чувствовала, что сама куда-то ускользает.

Потом вспоминала, что шепнула ему: “Луковицы”.

Александр сдержал обещание. Попросил ее показать коньки и вытащил из них шнурки. Они тебе больше ни к чему, сказал он и дал денег на новые коньки, в которых она нуждалась позарез. Ей подобрали коньки с ботинками телесного цвета, сшитыми по ее мерке, и сверхпрочными шелковыми шнурками. Просто идеальные, изготовленные специально для нее. Теперь пальцы ног утыкались не в комки бумаги, а в мыски ботинок. На оставшиеся деньги она ходила на маленький тренировочный каток и мало-помалу разнашивала обновку. Как же давно у нее не было новеньких коньков. Правда, ноги натерла – но, ничего, ради такого можно и потерпеть. Казалось, это настоящее чудо – кататься в пору, когда распускаются цветы.

Александр познакомил ее с тренером – австрийкой по имени Мария. Евгения сидела и помалкивала, пока он и Мария толковали о ней, словно о бессловесной фарфоровой фигурке. Мария написала на бумажке какой-то адрес.

– Приходи завтра, – сказала она Евгении, – посмотрю, как ты катаешься. Чем раньше, тем лучше: лед ровняют по ночам.

Это был крытый ледовый дворец с двумя катками. На следующее утро Мария поздоровалась с ней довольно холодно.

– Твой благодетель выдал мне стипендию: на эти деньги будешь тренироваться каждый день, сколько пожелаешь. Я буду наблюдать за тобой и сообщать ему свое мнение.

Евгении показалось, что ей слегка манипулируют, но воспряла духом: неограниченное время на катке! Хотя Мария, похоже, была о ней невысокого мнения, Евгения знала себе цену: уверенно зашнуровала коньки и вошла в мир, который был ее стихией. После нескольких кругов по катку – в порядке разведки, чтобы освоить новое пространство, – настороженность испарилась.

Мария была озадачена: юная фигуристка пришла, казалось, ниоткуда. Рост ниже среднего, стандартам красоты не соответствует, но эффектная, с какой-то странной грацией. В ее стиле была некая уникальная острота восприятия, даже риск; она каталась словно бы по краю бездны. Мария, хоть вначале посматривала скептически, вскоре признала бесспорный потенциал подопечной. Теперь у Марии будет своя чемпионка. А у Евгении – наставница, владеющая ее родным языком. Языком фигурного катания.

Она стала называть своего тренера “Снежана”, потому что та была бела, как снег. Плотные белые свитера до колен, белые рейтузы, еще один белый свитер повязан вокруг талии. Бледное лицо, обрамленное непокорными светлыми кудрями, еще сохраняло остатки былой юной красоты. Когда-то она покоряла зрителей голубыми льдинками глаз и стальной дисциплиной на льду. Страстью, очищенной до полного бесстрастия. Но страшная авария положила конец ее многообещающей карьере. Ей сделали несколько удачных операций, но феноменальная быстрота и мощная атлетичность так и не восстановились.

Своя чемпионка отчасти компенсировала бы ей то, что она потеряла. Применяя свою железную волю, Мария вкладывала в Евгению все, что знала, пытаясь формировать и отшлифовывать ее умения, дать ей те средства, в которых Евгения нуждалась для выполнения своего предназначения. Но Евгения тоже могла упрямиться; честолюбия ей было не занимать, но чему оно служило? Ей грезились не лавры, а еще невиданные программы.

Александр готовился к долгому путешествию. Евгения посвятила его в их препирательства.

– Мария не понимает, как я работаю. Как я импровизирую ходы на своей шахматной доске.

– Наверно, подозревает, что ты слишком много думаешь.

– Каждая мысль переплавляется в чувство. Для меня фигурное катание – чистое чувство, а не ворота к завершению работы.

– Она хочет, чтобы ты достигла успеха.

– Она хочет, чтобы я выступала, не выходя за рамки традиций, разыгрывала истории, которые выглядят надуманными.

– У тебя свои истории. Ты можешь рассказывать их в своем стиле, своими жестами. Например, про опустевшие руки матери.

– Моей матери.

Евгения примолкла, глядя, как он укладывает дорожный сундук, вытряхивая в него ящики комода.

– Тебя долго не будет?

– Еду надолго, да. Но я за тобой вернусь.

– Мария хочет отвезти меня в спортивный лагерь в Вену. Говорит, что мне надо выправить документы.

– Похоже, у Марии развит собственнический инстинкт, – сказал он.

Евгения напряглась, но ей было известно, что так и есть: за относительно короткое время Мария внедрилась в ее жизнь, сделавшись и матерью, и наставницей.

Она смотрела, как его пальцы поглаживают изящные складки на одеждах мадонны, изваянной из слоновой кости. Ее патина казалась скорее золотой, чем белой: так долго, век за веком, ее ласково касались чьи-то руки.

– Возьмешь ее с собой?

– Да, это мой дорожный талисман.

– У тебя тоже собственнический инстинкт, – сказала она.

– Наша собственность – наша боль, – ответил он.

– Как так? Твои вещи приносят тебе столько удовольствия.

– Когда я умру, ими завладеет кто-то другой. Вот отчего мне больно.

– Я не принадлежу никому, – сказала она с вызовом.

– Никому? – улыбнулся он, расстегивая на ней кофту.

Евгения чувствовала, как две силы тянут ее, каждая к себе. И обе обходились с ней властно, но Александр прикидывался равнодушным и тем самым манил. Пока он был в отъезде, Мария попыталась упрочить свое влияние. Направила все старания на то, чтобы подготовить Евгению к соревнованиям. Мария никогда еще не видела такого новаторства и дерзости в фигурном катании, но нестандартные методы Евгении требовалось приструнить. Евгения сочла это гнетом и во имя самовыражения взбунтовалась против дисциплины.