Макс Пембертон - Где болит? Что интерн делал дальше

– Вы новый врач? – спросила женщина, таща мимо меня велосипед.

Я кивнул и открыл рот, чтобы представиться.

– Отлично. Идемте со мной. У нас сегодня масса дел, – продолжила она, не давая мне шанса ответить.

У нее были бусы на шее и длинные распущенные волосы. Наверняка она делала тату хной и ела органический салат.

– Я Линн. Для начала вам придется снять это, – сказала она, взглянув на мой галстук.

– А что не так? – спросил я.

Она ничего не ответила, даже не посмотрела на меня, пропихивая велосипед в двери и выкатывая на улицу.

– Нам надо поехать в приют, осмотреть одного мужчину. У вас стетоскоп с собой? У нас тут его нет. А велосипед есть? Тогда поедете на автобусе. Адрес я вам написала. Увидимся на месте, хорошо?

И прежде чем я успел произнести хоть слово, она укатила прочь. Я перешел дорогу и уселся на автобусной остановке, думая о том, что могу еще успеть на обратный поезд и подыскать место семейного врача в тихом пригороде.

Считается, что медицина – это ответы на вопросы. Она подразумевает, что, следуя определенным теориям и процедурам, даже сложный комплекс симптомов можно объяснить и понять. Наш организм представляет собой машину, и ее можно починить, если знать как. Но это в теории. В реальности же все, конечно, немного по-другому. Доктора, хотя некоторые из них и считают себя всеведущими, не знают всего на свете. Медицинская модель небезупречна. Собственно, чем больше вы в нее вникаете, тем острее понимаете, что вам известно очень мало. Однако люди все равно убеждены: случись что, доктор всегда поможет. Вот почему, встретившись с Линн по адресу, который она мне дала, я стоял сейчас перед входом в старинный викторианский работный дом в окружении разношерстных персонажей с виду прямо из романов Диккенса.

– Вы врач? – спросил один из них.

Я заколебался. Он что, собирается показать мне вросший ноготь? Судя по всему, ведь обуви на нем нет.

– Хм… да, врач, – осторожно ответил я.

– Меня отправили вас встретить. Входите вот сюда, – сказал он слегка угрожающе, приглашая нас с Линн следовать за собой. Остальные бродяги на почтительной дистанции двинулись за нами.

Линн, похоже, всех их отлично знала.

– Это… – начала она представлять меня кому-то без ног и с дырой вместо левого глаза, сидящему на самодельном скейтборде.

– Простите, как вы сказали ваше имя? – спросила она.

– Хм… Макс, – рассеянно ответил я, уставившись на безногого, который рассматривал меня своим единственным глазом. Почему у него нет ног? Почему он сидит на скейтборде? Нет, понятно, что он сидит, потому что не может стоять, но как так получилось? Определенно, это против каких-нибудь пунктов закона о Здравоохранении. У него должно быть инвалидное кресло, специальный подъемник и работа в социальном проекте, который будет отправлять его ежегодно в санаторий на море.

Я вежливо улыбнулся, и мы пожали друг другу руки. «Только не спрашивать о скейтборде, не спрашивать о скейтборде» . Воцарилось неловкое молчание.

– Мне нравится ваш… хм… скейтборд, – услышал я собственные слова, тут же придя от них в ужас.

Однако мужчину они, похоже, нисколько не смутили.

– Спасибо, мы с приятелями сами сделали. Лучше, чем когда тебя перетаскивают туда-сюда.

С этими словами он покатился вперед, руками отталкиваясь от земли. Колесики, явно открученные от тележки из супермаркета, жужжали, словно перевернутые на спину жуки, пока скейтборд не въехал на плиточный пол.

Я обвел взглядом группу мужчин, шедших за нами, потом посмотрел на Линн. Неужели никому эта ситуация не кажется странной? Надо будет немедленно заполнить документы на этого мужчину, как только вернусь в офис. Наверняка есть закон, касающийся подобных ситуаций. Я добуду для него кресло-каталку и искусственный глаз, нравится ему это или нет.

Мы находились в приюте для одиноких бездомных мужского пола. Хоть они и были холостяками, на выгодных женихов никак не тянули. Визит врача воспринимался ими как большое событие; меня сопровождал почетный караул немытых и нелюбимых мужчин, каждый из которых питал надежду, что я смогу ему помочь.

– В смысле жилья, – прошептала Линн мне на ухо, – это низшая ступень: хуже разве что ночевать на улице.

Все хотели представиться мне, словно я был особой королевской крови. Многие сопровождали рукопожатие почтительным поклоном, и я чувствовал себя настолько неловко, что готов был захихикать.

– Простите, я сегодня не побрился, – извинился один из бродяг.

Я поглядел вниз и увидел, что его рука черная от грязи.

Одинокие бездомные мужчины – самая многочисленная из социально неадаптированных групп и одновременно самая незащищенная с точки зрения закона. В приюте им обеспечивали лишь самые примитивные удобства. Никаких ковров; викторианская лепнина вся в пыли, стены с облезшей краской. Раньше я ни разу не бывал в подобных местах; собственно, никто не ходит в них без веской причины, а даже если она и есть, старается найти какое-нибудь другое занятие. Города неохотно раскрывают свои секреты; я, к примеру, считал, что свой знаю достаточно хорошо, но в действительности был знаком лишь с его парадной стороной. Я жил в какой-то сотне метров отсюда, делал покупки в магазинчике за углом, мой любимый ресторан был в паре минут ходьбы, но я понятия не имел о существовании этого заведения. А ведь я проходил мимо него сотни раз.

Меня представили Уоррену Уордену, персонажу пиквикианских габаритов, резко контрастировавших с хрупкой изможденной фигуркой приятеля, стоявшего рядом с ним.

– Это Дэнни, – сказал он, пока Дэнни кашлял, сплевывал и отхаркивался.

Я осмотрел пациента в крошечной комнатке, больше похожей на тюремную камеру, с жиденьким матрасом без простыней и решеткой на окне. Выслушал грудную клетку. Уже несколько недель он кашлял с примесью крови. Кроме того, у него явно имелось какое-то психическое заболевание. Я заподозрил у Дэнни туберкулез, болезнь, широко распространенную у бездомных. Я объяснил, что с ним, и меня спросили, что надо делать. Ответ был очевиден: его следует положить в больницу и лечить.

Ситуация с Дэнни вызывала много вопросов. На тот момент я понятия не имел, как лучше помочь ему и другим в той же ситуации. Зачастую вместо поиска ответов мы пытаемся найти виноватого: правительство, общество, даже самих людей, оказывающихся в таких вот местах. Однако все не так просто. Дело не всегда в деньгах или в неверных решениях, которые люди принимают, необязательно в наркотиках или воспитании. Я чувствовал себя бессильным; казалось, отчаяние, царившее в приюте, перешло и на меня. Больше века назад тут же, в этом же доме, жили точно такие же бездомные. За 100 лет ничего не изменилось.