Владимир Демидчик - Незаросшая…

– Растяпа! Свети на неё. Дай верёвку.

Иван быстрым движением набросил верёвку на рога и потянул её.

– Упёрлась, зараза! – Свободным концом верёвки он стегнул корову по крупу и та снова задрожала.

– Совсем как человека с постели подымаешь….

– Ну-ну, ты, давай подсоби лучше.

До улицы всё обошлось спокойно. Корову привязали к розвальням, и Иван, усевшись спереди, звонко хлестнул застоявшуюся лошадь длинными вожжами.

– Подгоняй сзади. Надо скорей отъехать, пока Подоматька не спохватился.

– А Роман?

– Догонит. И так застоялся жеребец.

Роман и вправду догнал нас через полверсты. Мы приостановили лошадь у старой берёзы. Иван, матерясь и кляня весь свет, во главе которого, по нашему мнению, стоял всегда Саболенка, стал сворачивать цыгарку.

– Ты что, сдурел? За версту увидят! До леса доберёмся – там и закуришь.

– А я только цыгарку свернуть, чтоб потом не делать.

Тут и подошёл Роман.

– Что ж вы, заразы, не обождали? – сказал он мне, потому что Ивана боялся. – Еле догнал по снегу.

– Как там, не проснулся хозяин?

– Порядочек. Тишина как на кладбище.

– Это уж точно. А вот когда проснутся, ну и слёз же будет! Чтоб ты сдохла, окаянная! – Иван пнул сапогом корову.

– Она-то причём?

– Причём-причём! Вот сам бы остался с детьми без коровы – что бы ты делал? Хлеба-то у Подоматьки до весны не хватит… То и спасение было, что корову держал. Весной ведь и пахал на ней… Что он тебе – куркуль какой? Жеребец ты невыезженный!

– Ну-ну, чего ты кипятишься? Я тебя, что ли, заставлял? А сам что ел бы? Подоматька как-нибудь выкрутится, а после войны государство ему отдаст.

– Отдаст! Держи карман шире. Где ж это государство возьмёт столько коров? Что оно их, на инкубаторе разведёт? Бестолковый ты, Роман! Только и есть, что одна рожа да сапоги новые. Может, государство и сапоги отдаст мёртвому Кондрату?

– Так ему же всё равно, а мне они к делу….

– К делу… Ладно, садись. До света нужно до леса дотянуть.

И вот мы едем в розвальнях к лесу и молчим. Молчим, потому что боимся этой дороги, боимся темноты и падающих звёзд, боимся этой чёртовой коровы, идущей, как совесть, за нами.

– Интересно, а что сейчас там? – говорю я просто так, чтоб отогнать страх ночи.

– Где – там? В Сейловичах?

– Нет, на звёздах.

– Не имел я хлопот! Наверное, тоже война. Все горит и горит, не затухая…

В лесу спокойней. Полицейские редко делают засады в нём. Да и сейчас, в начале 44-ого, они всё больше сбиваются в кучи по крупным сёлам, как и мы когда-то, затравленные ими, в лесу искали своих. Сейчас не мы, а они – вроде дичи.

Небо начинает светлеть. Из чёрной сосновой стены медленно выползают серые пятна, сереет дорога, и я уже отчётливо вижу склонённую коровью морду. Скоро дорога свернёт направо, запетляет между бором и перелесками, пока не упрётся у болота в одинокую сторожку лесника. Там мы оставим лошадь, а сами через болото пойдём к нашим землянкам. Мы своё дело закончили и, глядишь, к вечеру будем есть наваристый борщ, не думая о Подоматькиных детях. В конце концов, война. Мы не виноваты в том, что сегодня у кого-то отняли сиську.

– Стой! Кто идёт?

Нас как ветром сдуло.

– Стой! Буду стрелять! – кричит сиплый голос из серо-грязной тьмы.

– Свои. От Саболенки, – отвечает ему Иван.

Чужих здесь не могло быть. Видно, кто-то из соседей.

– Бросай оружие и выходи на дорогу!

– Это Кранцевич из Шестопаловского, – говорит Роман и выходит. – Эй, Кранцевич! Это я, Роман. Чего пугаешь?

Мы все выходим на дорожку. Первым подходит Кранцевич.

– Чего это вы к нам заехали?

– Как это – к вам? – спрашивает Иван.

Теперь я вижу, что не та дорожка. Значит, кобыла свернула не там, где надо. Кобыла-то шестопаловская – на «Дегтярёва» выменяли у них. Вот и пошла по знакомой дороге.

– Как же это я обмишулился? Ладно, ребята, будьте здоровы. А мы, значит, повернём оглобли. Давай только перекурим. Всю ночь без курева.

Закурили.

– Что же, корову добыли? – спрашивает Кранцевич.

– Ну да, пропади она пропадом. Мне легче поезд было бы увести, чем эту корову. У вас тут тихо?

– А что здесь может быть? Сидим себе. Вчера вот тоже корову привели… Смотри, сам Батя идёт!

Батя – это их командир. Их, «батей», сейчас полным полно. Иногда и мы так Саболенку называем, хотя ему только-только за сорок перевалило.

– Чьи хлопцы?

– Саболенки.

– Корову, что ли, прихватили?

– Корову.

– Где же это?

– В Сейловичах.

– А чего это не в своём районе?

– Как это – не в «своём»?

– Сейловичами мы занимаемся.

– Ну и занимайтесь… Нам-то что? – говорит Иван. Беседа явно не по сердцу ему. – Не немцев же ваших мы там взяли, а только корову.

– Ну, вот что. Во всём должен быть порядок. Отвязывай корову!

Батя, говорят, дважды повторять не любит.

– А что я скажу Саболенке? – чуть не кричит Иван. Роман тоже сбоку мнётся и какие-то знаки мне подаёт.

– Вы, товарищ командир, – говорю я, – войдите в наше положение. Мы же не сами по себе – делаем то, что нам приказали. А без коровы возвращаться нам нельзя.

– Утри сопли. Отвязывай корову – и весь тут разговор! А Саболенке скажешь, чтоб впредь не шастал по чужому району. Кранцевич, отвяжи корову.

Кранцевич подошёл к розвальням и только нацелился немецким штыком верёвку резать, как вдруг Иван всем туловищем налетел на него:

– Ты что же это?! Твоя корова? Ты её из сарая вывел? Не дам – и всё. Вызывай Саболенку.

– А что мне твой Саболенка? Корову-то взяли из нашего района!

– А ты, что, заплатил Подоматьке за неё, что право на неё имеешь?

– Ты у меня поговори! А то хлопцам скажу – таких палок всыплют, что вода в заду закипит!

– Ну-ну! – Иван потянулся к автомату. – Мне, что ли, нужна эта корова? Я, может быть, её из сарая как из собственного сердца выдрал… А ты мне – «отдай!» Нет такого указа, чтобы ты всем имуществом своего района распоряжался. Вот так!

– Отвяжи подобру, – говорит снова Батя. – Мне она тоже не нужна. Но должен быть во всём порядок.

– Вот что. Если хочешь, я снова отведу её к Подоматьке. Извинюсь даже перед ним. А вам не отдам, и всё тут!

– Отвяжи подобру.

– И не подумаю. Нет такого закона! Генек, поворачивай кобылу.

– Ладно, вызовем Саболенку. С тобой я спорить не буду. Мотай отсюда! – Батя стоит в кожаном полушубке, засунув руки глубоко в карманы. Кубанка сдвинута набок, а глаз его не видно, потому что небо ещё не прояснилось.

Я прикурил от цыгарки Кранцевича, а Иван, повесив на плечо автомат, повернулся и погладил корову.

– А я-то думал, что ты чёрная…. Садитесь, хлопцы.

Вскинул он вожжи и только ногу занёс на сани, как сзади хлопнул выстрел.

Иван повернулся лицом к Бате.

– Это как же так?! – и тихо обмяк прямо в сани.