Владимир Аничков - Екатеринбург - Владивосток (1917-1922)

Происходящее подсказывало мне мысль о бегстве из Владивостока, благо китайский пароход «Шэнью» выходил через три дня.

Перед тем как принять окончательное решение, я отправился на заседание Биржевого комитета. Против обыкновения заседание было многолюдным.

Грустно было видеть, как перекрасились люди. Это было не собрание членов национального общества, к коему до этого времени все принадлежали, это были люди, восхваляющие если не коммунизм, то победу Д.В.Р. Раздавались речи, в коих воспевалась патриотическая радость по поводу ухода японцев и прихода войск Д.В.Р.

Председательствовал Овсянкин, предложивший высказаться каждому в отдельности. Единственным из присутствующих, не испытывающим радости, оказался я. Мне сочувствовал только Десево, не проронивший ни слова.

Я искренне советовал всем покинуть Владивосток.

— Я не верю в Д.В.Р. Буфер нужен был японцам. А раз они ушли, то ясно, что буфер прекратил своё существование и здесь расцветёт стопроцентный коммунизм, о котором вы, господа, не имеете ни малейшего понятия. Я полагаю, что присутствую на последнем заседании Биржевого комитета, который, конечно, будет упразднён за полной ненадобностью. Частная торговля будет или запрещена, или станет облагаться таким непосильным налогом, что окажется убыточна.

Многие из присутствующих были впоследствии расстреляны или покончили жизнь самоубийством. Из харбинских газет мне удалось узнать, что застрелились Овсянкин, Бондарев и Циммерман.

В тот же день я сходил в контору Кунста и купил для всей семьи билеты на пароход «Шэнью», следовавший в Шанхай.

И лишь одна моя мать упрямо протестовала против поездки. Пришлось потратить много времени, чтобы уговорить старушку ехать вместе с нами.

Вечером я собрал всех пайщиков и познакомил их с решением покинуть Владивосток.

Все уговаривали меня остаться, что повело к некоторому компромиссному решению, а именно: оставить служащим небольшой капитал для продолжения ведения дела. Я выдал доверенность на имя генерала Болдырева, с тем что вся прибыль, которую удастся получить, пойдёт в пользу служащих. На этом остановились, и генерал уверял меня, что недели через две я вернусь и буду продолжать своё дело.

За составлением отчёта пролетела вся ночь. К вечеру 14 октября все пайщики были удовлетворены полным рублём с прибавлением семидесяти процентов прибыли за период с 1 января по 15 октября 1922 года.

Перед отъездом наша контора несколько дней работала с невероятным напряжением и с огромной прибылью. При паевом капитале, равном приблизительно тридцати пяти тысячам иен, мы делали более ста оборотов в день. С уходом японцев все бросились обменивать иены на русское золото, серебро, американские и китайские доллары. И эта работа шла при большой конкуренции двух подобных учреждений: меняльного дела сына Николая Меркулова и Славянского. Последний из депутатов Народного Собрания образовал крестьянский кооператив для снабжения армии продуктами питания и, помимо этого, на полученные им крупные казённые авансы начал заниматься и эшанжем. За день или два до моего отъезда он пригласил всех своих пайщиков на завтрак, во время которого заявил, что его жена уезжает сегодня в Японию. Все высказали пожелание проводить её на пароход. Он затянул завтрак до самого отхода парохода и, нежно прощаясь на палубе с женой, на виду у всех провожающих не успел сойти по сходням и уехал в Японию.

Когда пайщики вернулись в контору и поинтересовались состоянием кассы, то оказалось, что таковая пуста. Славянский её увёз, захватив не только деньги пайщиков, но и казённые авансы, коих числилось более семидесяти тысяч рублей.

А вот я оделил всех до последнего гроша и уехал, увозя с собой около одиннадцати тысяч иен, принадлежавших мне и моему семейству.

Я не ограбил своих пайщиков, но меня ограбили собственные служащие в лице Добровольского, Сопетова и вернувшегося с фронта Немчинова. Всё, что я им оставил для ведения дела, и все деньги, что они собрали, — всего около четырёх тысяч иен — они поделили между собой и уехали в советскую Россию.

Для меня была чрезвычайно тяжела не только потеря денег, половина коих принадлежала моей семье, но и разочарование в служащих, коих я спас от голода, дал приют, кормил и платил приличное по тому времени жалованье.

Должен сказать, что последнее время в кассе обнаруживались пропажи денег. Помимо небольших просчётов, однажды пропали китайские даяны на сто иен. Тогда я отнёс это к возбуждённому состоянию кассира Немчинова, но теперь уверен, что деньги воровал Добровольский.

Итак, прощай, Россия! Прощай, Владивосток, и прощайте, мальчики, к которым мы с женой относились так же, как и к своим детям.

За несколько дней до нашего бегства из Владивостока явился в мою контору Бирич. Он только что приехал с Камчатки и зашёл всего на одну минутку.

— Христиан Платонович, я надеюсь, вы не останетесь здесь. Я уезжаю в Циндау и бросаю дело.

— Совсем напрасно, — сказал старик, — я совершенно не боюсь коммунистов и очень прошу вас приехать ко мне на дачу, где я расскажу много интересного о нашей неудачной экспедиции. А теперь нет времени, сейчас отходит поезд. И мы простились.

Побывать у Бирича на даче мне не удалось, а потому я не узнал и подробности его путешествия и управления краем, о чём я теперь очень сожалею. Но несколько лет спустя в Сан-Франциско приехала его супруга Пелагея Петровна. Она была в моём магазине «Русская Книга» и вкратце рассказала о том, что очень скоро после водворения коммунистов её муж был арестован и судим за измену Родине. Его в числе нескольких участников экспедиции расстреляли ночью на Эгершельде. Перед казнью старик пал духом и совершенно не мог идти, поэтому его привезли на место расстрела в экипаже.

Так закончил свою полную приключений жизнь Бирич, судьбе которого уделили внимание Чехов, Дорошевич и я, если только мои записки когда-либо появятся в печати.

От Пелагеи Петровны же мне удалось узнать, что Бочкарёв, занявшись грабежом местных золотопромышленников и не делясь награбленным со своей дружиной, был затравлен на одном из приисков собаками и зверски добит людьми. Куда делись его жена и дочь, мне узнать не удалось.

Покидая Владивосток, я в последнюю бессонную ночь вспоминал всю свою жизнь и перечислял правительства, при которых мне довелось жить в России.

Я был верноподданным Государя Александра II, Государя Александра III, Государя Николая II, гражданином республиканского Временного правительства, рабом коммунистического правительства на Урале, бесправным пленным чешского командования, подданным Уральского правительства, Директории, правительств адмирала Колчака, генерала Розанова, Земского правительства Приморья, рабом коммунистического Земского правительства, подданным Коалиционного правительства, Воеводы Земской Рати Дитерихса, правительства братьев Меркуловых.