Ирена Вейсайте - Жизнь должна быть чистой

Какой была атмосфера в доме?

Мы не были типично еврейской семьей, не придерживались традиций, были открыты миру… Оба родителя очень заботились обо мне, уделяли мне много внимания, но атмосфера в семье никогда не была особенно хорошей. И я это ясно чувствовала. Эмоциональное тепло давали мне бабушка с дедом и тетя Аннушка, которая жила на ул. Донелайтиса в доме, кажется, под номером шестнадцать, и держала там продуктовую лавочку, куда я обожала приходить. Тетя Аннушка любила меня и всячески баловала. Это был очень умный и теплый человек.

Тем временем в семье у нас были явные разногласия между родителями. Одно из самых теплых воспоминаний моего детства (лет пять или шесть) – прогулка по Лайсвес-аллее. Я была так счастлива, что со мной идут оба: и мама, и папа!.. Из эмоции этой ясно одно: событие для нашей семьи неординарное. Кроме того, родители много времени проводили за границей, а со мной в это время были гувернантки.

Помню, как-то раз, еще совсем маленькая, лет пяти, я явилась в родительскую спальню, уселась посреди двуспальной кровати и говорю: «Не хочу, чтобы вы ссорились и разводились. Я очень этого боюсь». Видимо, было предчувствие, что это возможно.

Большую роль в моем воспитании сыграл отец. Приведу несколько примеров, хоть и понимаю, что сегодня они могут показаться жестковатыми и даже кого-то шокировать… Вот идем мы с папой гулять, и он говорит: «Ируте, не считай ворон, наткнешься на что-нибудь!» А я была ребенком чрезвычайно упрямым и не всегда обращала внимание на папины замечания и просьбы. По этой причине на папино замечание я внимания не обратила, а он не предупредил, что сейчас я ударюсь об столб. Засмотрелась на небо и больно ушиблась. Папа меня не ругал, отвел в аптеку Бельского (возле театра Оперы и балета). Там мне помазали лекарством разбитый лоб и заклеили ранку пластырем. Так я получила ощутимый урок. Другой пример. Я ужасно любила шоколад. Родители, конечно, пытались ограничить мои аппетиты, а я постояно стремилась их запреты обойти. Однажды папа, к маминому ужасу, принес килограмм шоколада и говорит: «Ешь сколько хочешь!» Я съела всё, и стало мне плохо. Когда полегчало, был разговор с папой.

Другая ситуация. Я терпеть не могла рассольник и всячески старалась от него отвертеться. Однажды за обедом папа говорит: «Ты, наверно, не голодная, раз супа не ешь. Так что можешь идти к себе». Так и закончился мой обед, не начавшись. А вечером меня ждал все тот же суп. Его же предложили мне наутро, пока я, хорошенько не проголодавшись, его не съела.

Меня никогда не ругали и не били. Однажды подарили на день рождения куклу, которая умела хлопать глазами. Кто-то из моих подружек хотел поиграть с этой куклой, а я не дала. Папа сказал: «Девочка у тебя в гостях, ты должна дать ей куклу, а потом уже играть сама». Я не отреагировала. Тогда папа сам взял куклу и дал той девочке. Я разревелась, меня увели в другую комнату. Когда успокоилась, папа пришел опять и объяснил: «Ты должна уважать свою гостью, поэтому я и попросил дать ей куклу». И только когда охватившие меня эмоции улеглись, мне позволено было вернуться к гостям.

Таким образом мне спокойно объясняли, как себя вести и почему. И, как я уже говорила, никогда не кричали.

Воспитывая меня, папа старался, чтобы я не злоупотребляла своим происхождением из зажиточной семьи и не выделялась среди других детей. Поэтому никто меня в школу на машине не возил, и в кино я должна была покупать не самые дорогие билеты. Это правило распространялось и на театр. Без родителей я всегда сидела там на галерке.

По сей день я благодарна родителям за эти уроки.

Были и другие эпизоды. Когда мы отдыхали на море, папа посадил меня на плечи и уплыл далеко-далеко. Он был прекрасный пловец.

Можете себе представить, как я была счастлива! Так что, несмотря на все уроки, зачастую болезненные, я папу любила и даже обожала.

Увы, родители расстались. Это произошло в 1938 году. Величайшая трагедия моего детства.

Я же слышала все их ночные разговоры, ведь перед разводом папа перебрался в кабинет. А кабинет был рядом с моей комнатой. Эти разговоры меня бесконечно ранили. Помню, были мгновения, когда я собиралась его убить! Тогда мне казалось, что папа оскорбляет маму.

После развода папа уехал из Литвы. Правда, один раз еще вернулся, в 1939-м году, очень ненадолго. Я болела скарлатиной. Помню, подошел к моей кровати… И после этого мы не виделись тридцать лет.

Покинув Литву, отец женился на немке по имени Мэри. При разводе было решено, что лето я буду проводить с папой, а все остальное время – с мамой в Литве. Летом 1938 года папа увез меня в Европу. Мы много путешествовали. Мой рассказ о желтой скамейке – из впечатлений того лета. За это путешествие мы побывали в Германии, Швейцарии, Бельгии и Франции.

В Швейцарии меня поселили в пансионате, в курортном городке Ароза. Папа со своей будущей женой разместился в гостинице в Энгадине. Но я не хотела жить в пансионате, я хотела с папой. Так что я собрала свои пожитки в узелок, пошла на вокзал, приехала в Энгадин и сообщила: «Я в Арозе жить не буду!»

Папа сразу уступил – он снял мне комнату в той же гостинице, где жил сам; мне нашли няню в Энгадине, и я наконец познакомилась с его будущей женой. Правда, я уже знала о папиных планах завести новую семью. Он мне об этом уже рассказывал. Я тогда спросила его, собирается ли он заводить детей. Он ответил, что нет, и я успокоилась. Правда, не до конца. Мне тогда было десять лет, и, глядя на Мэри, я испытывала некоторые сомнения. Отцовская избранница была весьма рафинированной дамой и очень заботилась о своей внешности.

Желая развеять свою тревогу и сомнения, я однажды утром пришла в комнату к Мэри и говорю: «У меня к вам несколько вопросов. Вы любите моего отца?» Она отвечает: «да». Тогда я задала другой вопрос: «А вы будете любить его, если он перестанет быть богатым?» Опять отвечает: «да».

Услышав это, я сказала: «Тогда все в порядке, я спокойна», – и вернулась в свою комнату.

Помню, на отдыхе в Швейцарии папа купил мне очень красивое платье, и на одной вечеринке меня, впервые в жизни, пригласили танцевать. Почему это так запомнилось? Папа считал, что негоже выделяться среди ровесниц, и мне не покупали никакой особенной одежды. По этой причине папин подарок – белое платье исключительной красоты, на голубой шелковой подкладке – я помню до сих пор. Особенно взволновало меня, что господин, пригласивший меня, десятилетнюю, на танец, поцеловал мне руку. Тогда я была уверена, что все дело в платье.

Когда началась война, папа со своей второй женой жил в Бельгии, в Брюсселе. У него был паспорт литовского гражданина, где не указывалась ни национальность, ни религия. Никто его не выдал, и самому ему удалось не привлечь к себе внимания, так что он благополучно пережил немецкую оккупацию.