Оливия Поттс - Я справлюсь, мама

Не помню, кто решил устроить похороны в деревенской церкви, но, кажется, мы даже не спорили. Я сидела в гостиной. Там мы собирались, только когда приходили гости, на Рождество и чтобы позаниматься на пианино, – а теперь, как выяснилось, и когда кто-то в семье умирает. Я смотрела на салфеточки на спинках кресел и думала: «Мама бы этого не хотела» . Но чего бы она хотела? При жизни она чаще говорила о том, что ей не нравилось, чем о том, что она любила. Я знала, что у мамы есть список гимнов, который она составила для похорон и спрятала в секретере, но я его так и не нашла. Не догадывалась я и о том, какую надгробную речь она бы хотела услышать и какую церемонию предпочла бы. Я не знала ничего. В голове было пусто, но под тяжестью этой пустоты подгибались колени. Мне осталось сделать только одно. Только одно теперь имело значение, и в этом единственном я ее подводила.

В фильме «Реальная любовь» есть сцена, где Дэниел – его играет Лиам Нисон – произносит речь на похоронах жены, умершей от рака. Она хотела, чтобы на ее церемонии играла песня группы Bay City Rollers «Прощай, детка», и Дэниел говорит собравшимся: «Когда она сказала мне об этом, я ответил: “Только через мой труп”. – “Через мой, Дэниел, через мой”, – возразила она». В этот момент раздаются первые ноты той самой песни. Но что если человек умирает внезапно? Как узнать, какую песню ставить? Вот вы – знаете ли вы, какую песню хотели бы слышать на похоронах ваши еще не слишком старые родители, братья, сестры, дети, если предположить, что случится худшее?

Распорядитель похорон спросил нас, хотим ли мы поставить большой мамин портрет у кафедры или же поместить маленькое фото на программки. Хоть на этот вопрос я знала ответ и с облегчением выпалила: «Ни то ни другое!»

И, само собой, нам пришлось выбирать еду, устраивать целое совещание по этому поводу. Даже не совещание, а дегустацию, представьте? Мы с папой и Мэдди сидели за столом и дегустировали блюда для поминального фуршета, точь-в-точь как делают будущие молодожены, только с мрачными минами. Поминальный торт. Поминальные пироги. Поминальные канапе. И каждое решение казалось важным. Сколько пирогов с мясом заказать? В какой-то момент мы испугались, что, возможно, кто-то из гостей не любит мясные пироги, и решили заказать еще сэндвичи с тунцом, ведь маме они так нравились. Перед нами поставили маленькие горшочки с морепродуктами, и мы на полном серьезе принялись обсуждать, понравилось бы маме такое похоронное меню. Ведь у нее была аллергия на моллюсков. Но стоит ли сейчас учитывать это? Нам столько всего нужно продумать, столько всего учесть; с какой стати нас должно волновать, что мама смогла или не смогла бы съесть на собственных похоронах?

Я всегда и во всем искала ее одобрения, и в каком-то смысле мне и сейчас хотелось произвести на нее впечатление, ведь это был мой последний шанс. Звучит странно, но у горюющей дочери своя логика. Всю жизнь я была перфекционисткой и думала только о победах. Мама приложила к этому руку. К скорби я подошла с точно таких же позиций. Я решила стать образцовой горюющей дочерью и каждый этап планирования похорон воспринимала как административную задачу в списке под названием «Проводы мамы в последний путь». У меня вдруг появилось новое дело первостепенной важности: стать хорошим организатором похорон.

Я вызвалась произносить речь. Мама бы этого хотела. Разве нет? На самом деле я не знала, как и многого другого. Но я вцепилась в этот последний шанс сделать так, чтобы она гордилась мной. В детстве мы с Мэдди азартно участвовали во всех театральных и ораторских конкурсах подряд. И к каждому готовились, часами просиживая в гостиной с мамой; та натаскивала нас, уделяя внимание каждой паузе, каждой интонации. «Вот, уже лучше, – говорила она на четырнадцатый раз, – но в следующий раз выдели голосом запятую в конце пятой строчки». Теперь я стояла в гостиной одна.

На следующий день мы начали обзванивать знакомых. Несколько десятков номеров. Мы с папой поделили телефонную книгу и взялись за дело. Мой голос и так похож на мамин, а по телефону нас совсем не отличить. И когда мамины друзья и коллеги отвечали, я как можно бодрее произносила: «Алло!»

«Рут! – откликались они. – Как хорошо, что ты позвонила!» Некоторые успевали выложить мне все последние новости, прежде чем я прерывала их и объясняла, что это не Рут, а ее дочь. Я извинилась десятки раз, набирая один номер за другим. «Простите, это не Рут. Боюсь, у меня плохие новости. Мне очень жаль». Снова и снова я извинялась, но так и не придумала эвфемизм для ужасной новости, так и не смогла сгладить страшные слова «мама умерла». Чтобы хоть как-то смягчить удар, я добавляла: «Мне очень жаль».

Вечером я поговорила с коллегой, которому предстояло заменять меня на следующий день на одном из слушаний. Он позвонил, чтобы я ввела его в курс дела. Адвокатам часто приходится срочно подменять друг друга: работа с уголовными делами подразумевает огромную ответственность, слушания постоянно переносят, и без взаимопомощи не обойтись. Часто мы звоним человеку, который ведет дело, чтобы убедиться, что на руках у нас все сведения и мы в курсе всех подводных камней: клиенты могут быть не всегда честны, у инструктирующих адвокатов свои заморочки, а судьи бывают капризными. Моему коллеге передали, что я не смогу вести дело, но не объяснили почему, и у нас состоялся странный получасовой разговор, в ходе которого я извлекла из своего уставшего мозга все, что сумела, полагая, что он в курсе моей печальной ситуации. Потом я мимоходом заметила, что нахожусь в Ньюкасле, а он вдруг спросил, не в отпуске ли я.

– Нет, у меня умерла мама, – ответила я и поморщилась; слова вылетели у меня уже почти автоматически. Бедный мой коллега.

– О боже. Меня никто не предупредил. Почему меня никто не предупредил?

– Мне очень жаль. Прости.

Мы разместили в газете некролог, одновременно точно и абсолютно неточно характеризующий обстоятельства маминой смерти:

ПОТТС, Рут Энн (в девичестве Литтлхэйлз), скоропостижно скончалась в воскресенье 10 февраля после долгой болезни, в возрасте 54 лет.

Так и случилось, но сколько всего не было упомянуто в некрологе! Например, в нем не говорилось, что мама болела несколько лет, но умерла совсем не из-за этого – по крайней мере, никто не предполагал, что именно это конкретное осложнение станет причиной ее смерти. Слово «скоропостижно» даже близко не отражало всей парализующей, удушающей, ослепительной внезапности случившегося. В некрологе не говорилось о том, как это было несправедливо, что этого никогда не должно было произойти. Он умалчивал о том, насколько ее смерть… неправильна. Она так долго болела, так разве мы не заслужили возможности попрощаться? Хотя она умерла дома, рядом в тот момент никого не оказалось. Мы же не знали, что она умирает. И она не знала.