Владимир Бахмутов - Охотничьи рассказы

Колончиха лежала брюшком на холодной земле, вытянув вперед зажатую капканом лапу, подобрав под себя левую, по-собачьи положив на землю голову, устремив невидящий взгляд в пространство мимо коряжины, к которой была привязана цепочка капкана. Обессилевшее тело ее начал сковывать мороз. Защемленные пальцы лапы совсем потеряли чувствительность, и она уже не ощущала боли. Казалось, что минуты ее жизни сочтены.

Вдруг, подчиняясь какой-то внутренней силе, она снова ожила, подтянулась к ловушке и, обжигаясь о холодный металл, стала грызть выступающие из челюстей капкана замороженные пальцы своей лапы. Потом, собрав последние силы, рванулась, резко оттолкнувшись от земли тремя здоровыми лапами. Капкан звякнул, и освобожденный зверек по инерции отлетел к самой сосне.

Вскочив, шатаясь из стороны в сторону, то припадая на искалеченную лапу, то поднимая ее и передвигаясь на трех здоровых, неверной вихляющей походкой уходила колончнха прочь от гибельного места. Проковыляв так с полкилометра, она углубилась в чащу леса, среди бурелома замерла, настороженно прислушиваясь. Потом неловко протиснулась под вывороченный корень поверженной ветром сосны, где у нее было запасное гнездо.

Он впервые увидел мир поздней весной, когда омытая неистовыми грозовыми дождями тайга, будто заново рожденная, пронзительно зазеленела лиственницей и молодым березовым листом, а склоны сопок заполыхали нежно-розовыми пятнами цветущего багульника.

Старая рыже-бурая колончиха, измученная четырехнедельным добровольным заточением в гнезде, вот уже седьмые сутки как разрешившаяся от бремени, еще раз тщательно обнюхала попискивающих щенят и, волнуясь от острых весенних запахов, доносившихся снаружи, решила, наконец, что пора выводить сосунков из гнезда.

Тихонько урча, она заботливо подталкивала носом крохотные теплые тельца навстречу волнующим запахам. Мать не видела их в темноте, и уж, конечно, не могла их сосчитать, но каким-то особым чутьем ощущала всех их одновременно, и каждого в отдельности, – их тепло, движение, парной запах каждого из девяти копошившихся в темноте щенят. И стоило только кому-нибудь из них хотя бы на несколько мгновений замереть в неподвижности, как колончиха настороженно поднимала голову, прислушивалась, нервно шевелила ноздрями, и успокаивалась лишь услышав, почувствовав движение затихшего щенка.

Старая колончиха тяжело пережила минувшую зиму, необычную даже для этих суровых мест жестокостью морозов, малоснежностью и скудностью пищи. Тем радостнее ей было ощущать запахи весны. Инстинкт подсказывал ей, что трудное время миновало, и впереди много дней, полных света, тепла и корма. От ожидания удачной охоты она чувствовала прилив сил и была необычно возбуждена.

За прошедшие четыре недели она лишь трижды выходила из гнезда на охоту, причем последний раз уже более полутора недель тому назад. Правда, ей удалось тогда поймать крупную зазевавшуюся куропатку, наесться вдоволь, – про запас. Остатки куропатки она затащила в гнездо, и на следующий день еще дважды прикладывалась к ней, пока в кладовой не остались лишь пух, да перья. Но сейчас она была голодна, щенята то и дело тыкались ей в живот холодными носами, и это еще больше усиливало чувство голода.

Колончихе шел седьмой год. Редко какому зверьку ее породы удается прожить такую длинную жизнь. Шестилетний жизненный опыт многому ее научил. Дважды в своей жизни, оба раза в дни жестокой бескормицы, соблазнялась она возможностью утолить голод без выжидания и скрадывання, без погони за жертвой, без яростной борьбы, требовавшей проявления силы, быстроты и ловкости. Оба раза при этом оказывалась на краю гибели, но судьбе было угодно сохранить ей жизнь.

Зато теперь инстинкт, обогащенный жизненным опытом, сделал старую колончнху почти неуязвимой. Даже слабый, чуть уловимый запах металла и человеческих рук будил в ее памяти воспоминания об острой боли, чувстве безысходной тоски и неотвратимости конца. Эти воспоминания помогали ей избегать беды, и ее уже не могли теперь обмануть ни тщательная маскировка капкана, ни соблазнительный запах птичьих перьев и нежного птичьего мяса, смешанный с едва уловимым запахом человека. Вряд ли мог теперь взять её ловушкой даже очень опытный охотник.

*

Гнездо, по которому вела щенят старая колончиха, она нашла еще два года тому назад, но за все это время лишь однажды, да и то ненадолго задержалась в нем во время дальнего охотничьего перехода. А нынче весной впервые воспользовалась им, чтобы вывести здесь потомство.

Гнездо располагалось в глухой чащобе, почти не посещаемой человеком. Главный вход в нору скрывался в тени корневища упавшей старой лиственницы, и был естественно замаскирован мелкими, свисающими над входом корешками с прилипшими к ним комочками земли. Гнездо было добротное, – сухое, просторное, длиною почти в рост лиственницы, с несколькими тупиками-кладовками, заполненными пером и пухом; с запасным выходом, скрытым каменистой россыпью.

Пологий склон сопки, на котором лежала поверженная бурей лиственница, был обращен на северо-восток и потому большую часть суток этот уголок леса был укрыт тенью. Только ранним утром, в такие часы, как сейчас, когда колончиха вела к выходу свое потомство, яркий солнечный свет заливал всю пологую часть склона, зеленевшего молодой травой, бриллиантами вспыхивая в каплях росы, пронизывая насквозь нежно-розовые лепестки цветущего багульника.

Дальше вниз почти до самой реки склон был покрыт густыми зарослями багульника вперемежку с высокими кустами ольхи и белоствольными березами. С частыми, неудобными для ходьбы крупноглыбовыми каменистыми осыпями, делавшими этот участок леса труднодоступным для человека. Внизу склон сопки скалами обрывался в голубое полотно реки и эта неприступность берега, рваный контур гребня скал над рекой, исключавший возможность проложить по берегу тропу, тоже служили гарантией безопасности места обитания старой колончнхи.

Человеческая тропа, многие километры вьющаяся вдоль берега реки, уходила в этом месте далеко в сторону, за каменистые россыпи к вершине сопки. Здесь же почти всегда стояла тишина, нарушаемая лишь шелестом листьев, да легким шумом водного потока, разворачиваемого скалами.

Река извилистой голубой лентой катилась у подножия сопок, поразительная в своей красоте. Видимо давно и искренне восхитила людей эта красота, если нашли они для реки такое удивительное имя, полное любви и ласки, нежности и скрытой тоски, – Кручина.

*

Два самых малорослых щенка, отчаянно пища и мешая друг другу, замешкались у выхода. Вместе с ними задержалась в гнезде и старая колончиха. Остальные щенки в это время выбрались из норы и пушистыми желто-рыжими комочками рассьшались по небольшой поляне возле коряжины. Они беспомощно тыкались из стороны в сторону, неуклюже лапали друг друга, изумленно таращились на мир черными бусинками глаз.