Татьяна Павлова - Кромвель

В первые дни августа Бетти почувствовала себя немного лучше, и изнуренный отец впервые проспал всю ночь. Утром 6 августа она умерла. Ей было в ту пору двадцать девять лет.

Кромвель чувствовал себя настолько разбитым, опустошенным и больным, что даже не поехал на похороны, состоявшиеся 10 августа. Через неделю сильный приступ его старого недуга, подхваченного еще в ирландских болотах, свалил его — началась лихорадка. Но душевная боль была сильнее физического недуга. Он страдал невыносимо. В поисках утешения он велел принести Библию и прочесть ему отрывок из посланий апостола Павла. Когда текст был прочитан, он сказал:

— Это место уже однажды спасло мне жизнь, когда мой старший сын умер, что пронзило, как кинжалом, мое сердце; но это спасло меня.

Лихорадка, оправдывая свое название трехдневной, отступила, и 19 августа Кромвель участвовал в заседании Государственного совета. На следующий день он настоял, чтобы его вывели на прогулку, и проехался немного в окрестностях замка. Навстречу ему попался знаменитый квакер Джордж Фокс с очередным прошением. Кромвель уже несколько раз не без интереса беседовал с этим просветленным человеком и сейчас велел ему прийти завтра. Фокс, пораженный, долго смотрел ему вслед. «Еще до того, как я подошел к нему, — записал он в своем дневнике, — я увидел и почувствовал дуновение смерти, от него исходящее. А когда я подошел к нему, он выглядел как мертвец».

На следующий день Фоксу отказали в приеме: протектор слег опять.

24 августа его по настоянию врачей перевезли в Уайтхолл: в Гемптон-Корте, за городом, было сыровато, а дело клонилось к осени. Но переезд только ухудшил состояние больного. Вечером озноб уже снова бил его, и дух начал слабеть. Много раз он механически повторял Символ веры, но надежды не было в его тоне. Возможно, его донимали укоры совести? Трижды слышали, как он шептал: «Страшное дело — попасть в руки бога живого». Раз он подозвал к себе капеллана (несколько домашних проповедников день и ночь молились о его здоровье в соседнем покое).

— Скажите мне, — спросил больной, — возможно ли однажды избранному потерять благодать?

— Нет, невозможно, — твердо ответил богослов, искушенный в догматах кальвинистской веры. Вздох облегчения вырвался из груди Кромвеля. Он поднял глаза и прошептал:

— Тогда я спасен. Ибо я знаю, что некогда мне была дарована благодать.

30 августа страшная буря пронеслась над Лондоном. Ураган, словно игрушки, опрокидывал церковные колокольни, срывал крыши с домов, топил корабли на Темзе. В парках и окрестных лесах бурелом проложил гигантские просеки, на полях развеяло собранный в снопьг урожай. Невиданные смерчи закручивались в воздухе; их темные вершины упирались в небо.

Грохот и завывания бури проникали за толстые стены Уайтхолла, заставляя вздрагивать и громче повторять слова молитвы всех его обитателей. Когда буря немного утихла, сознание Кромвеля как будто прояснилось, ему стало полегче. Он снова сказал, что не умрет на этот раз — будет жить, чтобы завершить свое дело. Приступов не случилось и на следующий день, но слабость была очень велика.

В эти последние дни протектора Оливера Кромвеля только один человек отваживался входить к нему с государственными делами — вернее, с одним-единственным важнейшим государственным делом, — и этот человек был Джон Терло. А дело, ради которого он донимал вопросами умирающего и уже отрешенного от мирских забот протектора, было назначение преемника. Согласно последней конституции — «Смиренной петиции и совету» — протектор сам должен был назначить себе преемника. И пока такое назначение не сделано, государственные мужи — те, кому предстояло жить и править страной после Кромвеля, — не могли спать спокойно. «И поистине, милорд, — писал бессонный и внимательный Терло в Ирландию Генри Кромвелю, — мы имеем все основания бояться, что дела наши будут очень плохи, если ныне господь призовет к себе его высочество. Не то чтобы шансы Карла Стюарта, как я думаю, были столь уж велики или его партия так уж сильна сама по себе, но я боюсь наших собственных разногласий, которые могут быть довольно велики, если его высочество не выберет и не назначит до того, как умрет, своего наследника…»

30 августа, когда бушевал ураган, Терло решил, что момент настал. Он наклонился к больному и спросил его, кого он желает назначить своим преемником. Кромвель был очень слаб и погружен в себя. Он не ответил ничего определенного — или, может быть, дал такой ответ, который не удовлетворил Терло…

Терло, как и других членов совета, устраивал только один кандидат — Ричард Кромвель. Простоватый и покладистый «сельский джентльмен» мог на первых порах понравиться всем. Советники диктовали бы ему свою волю; пресвитерианам и консерваторам по душе было то, что Ричард не запятнал себя причастностью к казни короля и наследовал власть как старший сын, по монархическому принципу. С другой стороны, республиканцы надеялись вынудить слабохарактерного Ричарда сделать некоторые уступки в свою пользу. Терло поэтому домогался от сотрясаемого лихорадкой протектора назначения именно Ричарда.

2 сентября стало ясно, что Кромвель умирает. Он часто впадал в забытье, а то вдруг становился беспокойным, все время что-то говорил.

В этот день Терло и еще четыре приближенных вошли к протектору с попыткой добиться окончательного назначения. Но было уже поздно. Кромвель метался, что-то невнятно бормотал, бредил. Люди ему мешали. Ему надо было решить для себя какую-то важную задачу, испросить, быть может, милости божьей на этот последний свой час. Люди склонялись над ним, заслоняли тусклый свет, проникавший сквозь сдвинутые портьеры, они чего-то от него хотели.

— Так Ричард, Ричард?.. — назойливо спрашивали они.

Он кивнул им — лишь бы поскорее ушли — и продолжал свой нескончаемый бессвязный монолог, обращенный к небесам.

В ночь со 2 на 3 сентября он стал очень беспокоен; бормотание его сделалось громким, отрывистым, невнятным. Ему предложили выпить лекарства и заснуть, но он вдруг ответил резко:

— Моя забота — не пить или спать, моя забота — поспешить поскорее уйти.

Наутро он потерял дар речи, и между тремя и четырьмя часами пополудни, 3 сентября, в памятный и славный день, даровавший ему величайшие победы — при Денбаре и Вустере, — лорд-протектор Оливер Кромвель скончался.

В Вестминстере среди потемневших старинных зданий из красного кирпича одиноко высится на белом постаменте строгий памятник. Человек в латах и высоких кавалерийских сапогах стоит, слегка склонив голову. В правой руке он держит меч, в левой — Библию, орудия своей власти. Голова его не покрыта, лицо сурово и печально. У подножия постамента лежит величественный лев — традиционный британский символ. Таким он спустя века предстает глазам наших современников — вождь английской революции, джентльмен по рождению, воин, цареубийца, завоеватель и диктатор, так и не ставший королем, — Оливер Кромвель.