Евгений Беркович - Еврейская старина. №3/2019

Да, в то время и у детей были такие тайны, о которых они не говорили никому или только самым-самым близким. Такой самой близкой была для мамы Нэлла Рубинштейн. Вот строки из маминых воспоминаний о Нэлле:

«В 1937 году у Нэллы арестовали отца. Она очень переживала этот арест, потому что любила и жалела отца. Через год или два отец вернулся. По-видимому, он попал в число тех счастливчиков, которых выпустили, когда пришел к власти Берия. Они жили в то время в одной маленькой комнатке (их уплотнили после ареста отца), и отец, думая, что Нэлла спит, рассказывал матери, как его били, и как следователь сказал: „Я из тебя мешок костей сделаю!“. Нэлла не спала. На другой день она рассказала обо всем мне (кажется, больше никому). И мы с ней бросились искать место, где можно было бы поговорить об этом. Мы выбрали площадь Дзержинского, там мы чувствовали себя защищенными огромным, хорошо просматривающимся пространством. Мы ходили по этой необъятной черной площади много дней, вернее вечеров, не в силах закончить этот разговор, не в силах смириться с тем, что узнали. Я много думала о том, как тяжко было Нэлле услышать этот, не предназначавшийся ей рассказ» («Только для друзей», с. 47).

Мама всегда скептически относилась к словам людей, которые утверждали, что узнали о репрессиях только из доклада Хрущева на ХХ съезде партии и говорила, что если она, в свои 13 лет, уже прекрасно понимала, что творится в стране, то как могли не знать этого взрослые, зрелые люди. Наверное, она права, но я все же думаю, что большую роль в ее прозрении сыграла среда, в которой она росла – семья, друзья-одноклассники, Рахиль Лазаревна.

«Мы были учениками Рахиль Лазаревны в жестокий век, лозунгами которого были: „Кто не с нами, тот против нас“, „Если враг не сдается, его уничтожают“, а героями – Павлики Морозовы. В нашем классе было немало учеников, чьи родители были объявлены „врагами народа“ и уничтожены в сталинской мясорубке. Таким страшным образом сама судьба дала Р.Л. возможность, проявив высокое мужество, показать нам пример человеколюбия по отношению к тем ученикам, родители которых стали жертвами репрессий» (Валера Дамье, Леня Шор «Только для друзей»).

Конечно, Рахиль Лазаревна ничего не могла сказать ученикам прямо, но дети этих страшных лет быстро научались считывать все, что нужно из интонаций, жестов, выражения лица и поступков.

Прямо же говорить о терроре позволяли себе немногие, даже в семье, но такие были, например, семья маминой одноклассницы Вали Кругляк. Вот что пишет она в своих воспоминаниях:

«Мне на судьбу грех жаловаться – родители мои не были репрессированы, их не терзали, не пытали, не убивали. Я не познала детских домов для детей «врагов народа» со всеми вытекающими отсюда последствиями, но у нас в семье знали все, что происходило в стране, люто ненавидели бандитскую клику, так страшно истреблявшую миллионы неповинных людей, проклинали усатое чудовище, этого выродка рода человеческого. «Счастливое» детство! Что скажут о нем Майя Бродская, Володя Идин, Лен Рогозин, мои подруги по дому Рада Варшавская, Инна Селезнева? Они куда-то исчезли после ареста родителей. Мой папа был адвокатом, допущенным к «спец. делам», но его, как и других «допущенных», никуда не допускали. Суд был скорый, «революционный», не допускавший ни защиты, ни обжалования. Но слухи просачивались сквозь любые плотины страха. Так папа узнал о судьбе мужа своей сестры, талантливого инженера, молодого красавца дяди Коли, которого я обожала. Его истязали, вырвали ногти, сапогами размозжили половые органы – он умер во время пыток. В нашей семье готовились ко всему, исходя из того, что «сегодня ты, а завтра – я». Чемоданчики с теплой одеждой стояли в спальне наготове. Я смотрела на них с ужасом и думала: «Чем я лучше Рады или Майи?» (Валя Кругляк «По старым адресам»).

Нина Болотина вспоминает, как вскакивали по ночам ее родители от любого случайного шороха или стука.

Свой «чемоданчик» реальный или символический был наверняка и у бабушки. Представитель гнилой интеллигенции, брат в Америке, две сестры в Палестине, третья только недавно вернулась из буржуазной Германии… Есть чего опасаться. Бедность и скромный социальный статус спасли бабушку от наветов завистников, завидовать там было абсолютно нечему, но не всегда ведь брали по навету, могли взять и просто так, потому что запущенная машина требовала новых жизней. Не арестовали бабушку так же случайно, как случайно арестовали отца маминой дворовой подруги Ирочки Розенблюм, абсолютно далекого от политики литературоведа-пушкиниста, поглощенного изучением 19 века.

С дочерью своими опасениями бабушка не делилась и политических вопросов не обсуждала, но и не произносила в объяснение происходившему кошмару нелепых сказок типа: «Нет дыма без огня» или «Лес рубят, щепки летят» или чего-нибудь еще в том же духе.

Прямо и жестко, называя вещи своими именами, с мамой поговорил ее отец. Это было летом 1940 года. В этот учебный год Диме исполнилось 15 лет, и она вступила в комсомол. Отец был очень недоволен этим. Писать сразу о своей реакции он не стал, но когда летом он повез обоих своих детей, маму и Игоря, на юг, высказал ей свою точку зрения и на эту организацию, и вообще на политическую ситуацию в стране открытым текстом.

(окончание следует)

(Окончание. Начало в №4/2015 и сл.)

Глава XIII

Зайцевы/Зайцовы

Ранее мне была известна лишь фамилия моей прабабушки ― Зайцева, но её имя и отчество оставалось загадкой, казалось, неразрешимой.

В главе VI (Абрамские) я писала: «4 колено ― Гершон-Аншель Нухимович Абрамский, 1837—38 г.р. ― прадед, Ф.И.О. и даты жизни прабабушки неизвестны».

И вот, наконец-то, удалось установить ее имя, отчество, дату и место рождения: Ита Абрамовна-Гершевна Зайцева, родилась в Херсоне в 1839 г. Также установлены имена ее

родителей, деда и бабушки. Она была женой моего прадеда Гершона-Аншеля Нухимовича (Григория Наумовича) Абрамского, родившегося в м. Мосты Гродненской губернии в 1838 г.

Он записан в ревизских сказках 1858 г., где указано что, ему было тогда 20 лет. Когда он появился в Каховке, мне не было известно. И до сих пор я этого точно не знаю, хотя сведения о нем прослеживаются в 1875—76 в Мелитополе, там родилась одна из его дочерей. Где же родились остальные дети, точно неизвестно. Моя бабушка (мать моего отца) Нехама Гершон-Аншелевна (Надежда Григорьевна) Абрамская (в замужестве Шаргородская), (1877—1968) до 1904 г. жила с родителями в Каховке. Мы, её потомки, всегда считали, что она там и родилась, однако сейчас не исключено, что это могло произойти в Мелитополе. К сожалению, архивные документы этих мест за исследуемый период не сохранились. Хочу рассказать, как же удалось найти сведения о прабабушке и многочисленном семействе Зайцевых. Недавно на портале «Еврейские корни» Виктор Нафтулович Кумок открыл тему «КАХОВКА» [22]. В этой теме он поместил списки раввинов, старост, казначеев и «ученых» Каховской синагоги в соответствии с хронологией. В этом списке имеется запись о старосте Каховской синагоги Гершоне-Аншеле Нухимовиче Абрамском ― моем прадеде: