Василий Игнатьев - «DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья

Детей у них было пятеро: пять мальчиков и одна девочка. Зимой дети без обуви сидели на печке и полатях. Весной, как только подтает, выскакивали на завалину босыми. Только летом солнце, вода и воздух были в их полном распоряжении. Вечно болели золотухой. В голодный год приходилось видеть, как они сосали белую глину. Парни, как только подрастали настолько, что их можно пустить в работу – борноволоком или пастухом – отдавались в найм и больше уже домой не возвращались. Так, старший Иван в 12–13 лет был отдан в наймы в Тече и больше уже домой не возвратился. То же было со вторым – Василием: он ушёл в «казаки» (работником у казаков), ходил потом в солдаты, но домой уже больше не вернулся. Дочь Анну по её бедности, как говорили, подобрал кто-то в деревню Теренкули. В девках же она так и просидела дома: не в чем было сходить на посиделки или на луг. Несколько иначе сложилась жизнь третьего сына – Александра: его взяла себе на выучку артель пимокатов и выучила этому ремеслу. Он только один и остался потом на жительство на Горушках, женился, выстроил себе избушку вблизи отцовского дома, а этот дом был снесён. Где-то в Тече устроился и последний сын Вениамина – Егор, но не на Горушках.

Брат Вениамина – Алексей Егорович – ушедший в раздел прожил свой век середняком.

Как указано выше, на одном дворе с Вениамином жил однофамилец Андрей Михайлович Южаков. Он был очень оригинальным человеком. Хозяин он был «лёгкий», недалеко ушёл от Вениамина, но у него была склонность к изобретательству и к новшествам. Так, он изобретал велосипед, но неудачно, сшил себе кепку из ежа на подобие жокейской с колючками кверху. Он же первый стал применять коров для перевозки грузов: сена, дров и когда в первый раз показался в роли кучера на телеге, запряжённой коровами, оказался на положении артиста, освистанного шумливой публикой, мальчишки бежали за телегой улюлюкали, свистели, издевались. Увы! Появление его в таком виде оказалось пророческим: не через большой промежуток времени ездить на коровах пришлось и тем, кто его ошикал. У Андрея Михайловича ещё открылся один талант: он сделался знаменитым звонарём и разделил в этом отношении славу с кузнецом Иваном Степановичем, своим соседом, от которого он, вероятно, и научился этому искусству. В престольные праздники звон доверялся только им двоим. Что они в этом случае выделывали на колоколах? Концерт в подлинном смысле слова. Сначала шёл звон на отдельных колоколах, начиная с самого маленького и кончая самым большим; потом – перебор по всем колоколам – это перед обедней [44], а после обедни, произведя быстрый перебор подобно гармонисту, они начинали лирический разговор колоколами, то спускаясь до pianissimo, то переходя на crescendo и forte, потом на minuendo и опять на pianissimo. Слов нет – Модест Петрович Мусоргский в опере «Борис Годунов», а особенно в увертюре к «Хованщине» – «Рассвет на Москва-реке» хорошо изобразил звон кремлёвских церквей, но в его распоряжении был целый арсенал музыкальных инструментов, а у наших звонарей только колокола.

Теперь поздно об этом говорить, потому что нет ни церкви, ни колоколов, а следовало бы этот звон записать на магнитофоне, нет, не для верующих – они уже переводятся, – а для истории, чтобы показать, какие мастера у нас бывали по этой части. [45]

Андрею Михайловичу, как и Вену Егоровичу в отношении жены явно посчастливилось: была она – Елена – работящая, как и Венова Парасковья. В то время, когда он занимался «изобретениями», она добывала хлеб насущный. От ребят, а их было тоже пятеро, как у Вена Егоровича, никуда не уйдёшь и изобретениями их не накормишь, особенно когда старший (его почему-то звали Ванька «Еленин») часто напевал:

«Тятя, мама, ись хочу –

На палати заскочу».

Складно сказано? Несчастье в семье было в том, что один мальчик был идиот: съедал свои же выделения (кал) и был поэтому отвратительно грязен. Судьба же остальных парней и девушек была аналогична судьбе детей Вена Егоровича. Осталось не ясным, почему две семьи жили на одной ограде и как раз у одних и тех же ворот вплотную к ним, но зато понятно, почему обе семьи в сознании людей часто объединялись одним прозвищем «Рожковы»: они во многом походили одна на другую.

«Волковы и волчата».

Они были разбросаны по всем Горушкам. Те, которые были побогаче и на виду, назывались «Волковы», а которые победнее и в «забегаловке» – «волчата». Впрочем, жизнь их всех привела потом к одному знаменателю: все они, вероятно, стали волчатами и рассыпались по СССР. Это было их прозвище. Более справно из них жил Фёдор. Дом у него был внутри двора, а ворота обращены на запад, к реке. С его дочерью и было несчастье: она утонула, когда бродила с неводом перед «Девятой пятницей», престольным теченским праздником. Событие это протекало шумно и свидетельствовало о бескультурье участников в нём. Утонувшую привезли домой в ограду и, примерно, через два часа после извлечения из воды (её ещё неводом искали в реке) стали оживлять: положили на бочку и катили по ограде. Неблаговидную роль при этом играл и настоятель церкви: вместо того, чтобы разъяснить, как нужно спасать утопленников, а в данном случае просто сказать, что бесполезно трепать труп, он с ложечки вливал в рот утопленнице елей, делая вид, что спасает её.

Одни из «Волковых» жили на тракту. Среди них был парень, знаменитый борец. Из «волчат» пользовался популярностью Архип – Архипко. После Октябрьской революции он ушёл на строительство заводов.

Яша-зеленика.

Это было, конечно, прозвище, что отмечено уже выше. Настоящая его фамилия была не то Кузнецов, не то Манатин. Он был уже совсем обедневшим и работал вместе с женой по найму, пьянствовал и бил жену. Не раз его, пьяного и избивающего жену отводили, вернее – волочили по земле в каталажку. Любил приврать, не стесняясь фантастичностью своих рассказов. Так, возвратившись с японской войны, рассказывал, как он спас одного солдата. «Оторвало ему голову, а я не растерялся, схватил её и посадил на место», – рассказывал он. [46]

Фёдор «Тяптин».

«Тяптин» – это было его прозвище. Всей семьёй летом они ходили на подённую работу: он, жена и дочь. Подённая работа при кошении травы оплачивалась, примерно, так: мужчина – 35 коп., женщина – 30 коп., девица – 25 коп. и три еды: утром – перед началом, днём – с коротким отдыхом и вечером по окончании. Жена Фёдора оплачивалась наравне с мужчинами и шла при кошении впереди – «заглавной». Сеяли они мало, а подённая работа была у них главной.

«Шолины».

Под этим прозвищем существовала семья пимокатов. Отец, старик, глава семьи, кроме того, был рыболов: ставил жерлицы. Зимой они ходили по домам и катали валенки, кошмы, подхомутники. Сеяли немного. [47]