Владислав Дорофеев - Выживший. Подлинная история. Вернуться, чтобы рассказать

Как это случилось и со мной, медленно сползающим в последний день августа по дверце вагона метро с угасающим взглядом, по причине невыносимой боли, принесенной стрелой, прилетевшей неведомо откуда, и вонзившейся в живот, в самое переплетение кишок, прекратив мгновенно и непринужденно жизнь моего внешнего мира, такого стремительного, ясного, уверенного, предсказуемого и сильного еще мгновение назад, а теперь угасающего в унисон угасающему взгляду человека, распростершегося на полу вагона, как раз на выходе из вагона, так что пассажиры, выходя на станции, где как раз остановился состав, по инерции перешагивали через меня.

Разверстая лестница Иакова, уходящая куда-то вдаль, была настолько пологой, что по ней мог бы пойти и я, несмотря на мою все еще тотальную немощь, пространственную дезориентацию, головокружение, остановку дыхания во сне, все это, как дань подлой и дикой болезни, и как следствие жесточайшего астенического синдрома.

При условии, конечно, что лестница, с учетом все еще довлеющей полиурии (увеличенное мочеобразование), ведет в туалетную комнату с унитазом, поскольку в левой руке у меня больничная утка, – полиэтиленовый сосуд с ухватистой ручкой и широким горлом, переходящим в высокий параллелепипед с одной стенкой, градуированной в миллилитрах, с печатью на дне и надписью – «Инфекционное отделение № 7. Больница им. С.П.Боткина. Утка», – действительно, отдаленно напоминающий абрис стоящей утки с вытянутой вверх и вперед шеей; в моем случае для контролируемого суточного анализа выделения мочи/урины, потому как иначе не оценить состояние почек после заражения вирусом геморроидальной лихорадки с почечным синдромом (ГЛПС), наиподлейшим и одним из самых зловещих и опаснейших вирусных заболеваний начала 21 века.

Лестница усыпана снующими вверх-вниз молчаливыми полулюдьми-полунасекомыми, чернявыми, лысыми, с головами и подобием застывших, как лиц-масок, которые лишь издалека можно было принять за лица, потому что вместо кожи у них был как бы панцирь, словно у муравьев или стрекоз.

Все особи в основном с крыльями, у кого-то огромными, которыми они могли бы полностью накрыться подобием одеяла в холодные осенние московские ночи, или странными огрызками, как у маленьких мушек, почти теряющих свои очертания по причине бешенной скорости взмахов этих крылышек, живущих своей жизнью, независимо от владельца. Редкие особи не имели крылышек, в этом случае на месте крыльев за спиной у них выступали светящиеся бугорки, с пульсирующим в самом центре бугорков светом, быстро и постоянно меняющего оттенки на все цвета радуги.

Никто ни на кого не обращал внимания, не потому что некогда, но, казалось, они не видят друг друга, будто, каждый из них, спускаясь или поднимаясь по ступенькам серой лестницы, из камня подобием песчаника, оставался в своем мире, параллельно всем многочисленным мирам, в которых жили полулюди-полуангелы. Ощущение, что они не только не видят вокруг себя никого, они не знают о существовании кого-либо еще. Каждый из них отдельный мир, который никогда не касается всех этих многочисленных миров вокруг. Не касается, иначе настанет хаос.

Лестница была местом сбора, скрепа этих миров, чтобы здесь скрепившись, сделать вместе неведомую и невидимую мне, а необходимую работу, это как пальцы собираются в кулак, чтобы ударить наскочившего противника, или прутики, связанные в веник, невозможно переломать, какой бы мусор они не выметали вон.

Я смотрел внутрь этого мира, внутрь нашего, моего мира, состоящего из миров, не имеющих счета и не нуждающихся в счете, и задавал себе вопрос, отчего это мне, зачем открылась величайшая тайна мира, отчего я «восхищён», как говорил о себе апостол Павел, который был «восхищен» до видения «третьего неба», а я вот до видения изнанки, внутренностей, а точнее, невидимой миру сути мира!

Чего от меня потребует знание о целесообразности мира, открывшееся мне невзначай? Я не знал. Или уже расплатился? Как, когда?

Я стоял с пустой, но совершенно не дурацкой уткой, и думал о том, что мне нужно скорее пойти отлить в утку, чтобы зафиксировать объем вылитой мочи, чтобы в правом столбце на «Листе учета диуреза» – «выделено», записать количество миллилитров вылитых зараз, рядом с левым столбцом – «выпито», в котором я также тщательно записываю выпитое раз за разом. Это важнейшая и самая достоверная статистическая информация, свидетельствующая о стадии заболевания, соответственно позволяющая корректировать лечение. Никакими иными средствами невозможно достоверно получить такую информацию, кроме физического визуального контроля, причем без перерыва на ночные часы.

От полного нежелания мочиться и пить «гээлпээсник» (больной ГЛПС. – авт.) переходит к стадии, когда выливается порой в полтора-два раза больше, чем выпивается, это когда жидкость вынимается из всех существующих органов, чтобы, наконец, на стадии выздоровления равновесие выпито-вылито примерно восстановилось. На это второй стадии, практического недержания, бегаешь с уткой в туалетную комнату через каждые пять минут. Лестница Иакова на моем пути встала на 3-ьей стадии заболевания.

Я точно знал, что это и есть лестница Иакова, под которой, ну, то есть там, где я стою, или немного поодаль, например, под каштаном, который напротив окна моей больничной палаты «22А», там, где земля мягкая, и не так больно было бы падать, борясь с полуангелом-получеловеком, в мир которого Иаков нечаянно вторгся. Вот так же однажды в ночи оказавшись в месте моего стояния, конечно без утки, но, возможно, проснувшись по обычной нужде, и как я, отчего-то не чувствуя себя чужим на этом празднике творения мира, продолжающегося всегда. Иаков всегда был любопытным и любознательным умником.