Мод Жульен - Рассказ дочери. 18 лет я была узницей своего отца

Я должна понять, насколько само мое существование является результатом отцовских планов. Я знаю, что обязана показать себя достойной тех задач, которые он поставит передо мной позже. Но боюсь, что не смогу соответствовать его требованиям. Я чувствую себя слишком слабой, слишком неуклюжей, слишком глупой. И я так боюсь его! Даже его грузного тела, большой головы, длинных худых рук и стальных глаз. Я в таком страхе, что у меня подкашиваются ноги, когда я приближаюсь к нему.

Еще страшнее мне от того, что я в одиночестве противостою этому великану. От матери ни утешения, ни защиты ждать не приходится. «Мсье Дидье» для нее – полубог. Она обожает и ненавидит его, но никогда не осмелится противоречить. У меня нет иного выбора, кроме как закрыть глаза и, трясясь от страха, укрыться под крылом моего создателя.

Мой отец убежден, что разум способен достичь чего угодно. Абсолютно всего : он может победить любую опасность и преодолеть любое препятствие. Но чтобы сделать это, требуется долгая, деятельная подготовка вдали от скверны этого нечистого мира. Он всегда говорит: «Человек по сути своей зол, мир по сути своей опасен. На земле полным-полно слабых, трусливых людишек, которых подталкивают к предательству их слабости и трусость». Отец разочарован миром; его часто предавали.

Отец вновь повторяет, что посвящает мне всю свою жизнь, чтобы обучать, формировать, лепить из меня то высшее существо, которым мне суждено стать.

– Ты не знаешь, как тебе повезло быть избавленной от осквернения другими людьми, – говорит он мне.

Вот для чего нужен этот дом – чтобы держать на расстоянии миазмы внешнего мира.

Отец порой говорит мне, что я не должна покидать этот дом никогда, даже после того как он умрет. Его память будет и дальше жить в этом доме, и если я стану о нем заботиться, то буду в безопасности. А иногда заявляет, что потом я смогу делать все, что захочу, смогу стать президентом Франции, повелительницей мира. Но когда я покину этот дом, то сделаю это не для того, чтобы жить бесцельной жизнью «госпожи Никто». Я покину его, чтобы завоевать мир и «достичь величия». Мне придется время от времени возвращаться, чтобы перезарядиться на «домашнем аэродроме» – в этом доме, который с каждым днем впитывает все больше и больше отцовской энергии и силы.

Есть еще и третий возможный сценарий: я остаюсь в доме, чтобы применять на практике уроки дисциплины, которые он вдалбливал в меня с раннего детства. И готовиться к тому дню, когда меня призовут «возвысить человечество». Я спрашиваю, как я пойму, что настало время возвысить человечество.

Отец порой говорит мне, что я не должна покидать этот дом никогда, даже после того как он умрет.

– Я дам тебе знать, даже если меня больше здесь не будет, – отвечает он.

Когда я вспоминаю свои тайные мечты о муже-рабочем и обеде в его корзинке, мне стыдно.

Чтобы не слишком разочаровывать отца, я развязываю войну со своими многочисленными недостатками. Но существует один недостаток, над которым я не властна: у меня есть привычка дергать носом и губами и косить глазами.

– Прекрати корчить рожи, – часто говорит мать.

Отец этого терпеть не может. С тех пор как я была крохой, он заставлял меня сидеть и смотреть ему в лицо, «не шевеля ни единым мускулом».

Поначалу я должна была сидеть неподвижно по две-три минуты подряд. Затем по четверти часа. Когда мне исполняется пять, он добавляет к моему ежедневному расписанию то, что сам называет «испытаниями на бесстрастность». Они проходят с восьми до четверти девятого вечера. Потом эти сеансы становятся еще длительнее и устраиваются в любое время суток, иногда длясь по нескольку часов, из-за чего уроки и выполнение заданий откладываются, а потом все это надо наверстывать. И теперь моя мать тоже должна их выполнять. Когда мы одни, она шипит мне, как ненавидит меня за это.

И готовиться к тому дню, когда меня призовут «возвысить человечество».

– Ты не должна выдавать никаких чувств и мыслей ни лицом, ни телом, – говорит отец басом, – иначе тебя сожрут заживо. Только у слабаков бывают разные выражения лица. Тебе необходимо научиться контролировать себя, если хочешь быть великим игроком в покер.

Хочу ли я быть великим игроком в покер? Не знаю. Я никогда не играла в покер. Но я должна подготовиться на случай, если мне когда-нибудь потом это понадобится. В разные моменты своей жизни отец ухитрялся оставаться на плаву благодаря своей сноровке в покере. Он умел казаться абсолютно бесстрастным, читая язык тел и выражения лиц своих противников, как открытую книгу.

Самое трудное в этом испытании на бесстрастность – желание почесаться. Зуд возникает с самого начала, распространяясь во всех направлениях. Через некоторое время прекращается. Потом начинается заново, еще назойливее, и становится настоящей пыткой. Кто не может с ним справиться, так это моя мать. Всегда наступает такой момент, когда ее рука или нога взлетает вверх, точно на пружине. Мне требуется огромное усилие, чтобы не расхохотаться.

– У твоей матери пляска святого Витта, – с крайним презрением выплевывает отец.

Он пристально изучает стоящее передо мной зеркало, чтобы убедиться, что я даже глазом не моргнула. Он считает «пляску святого Витта» клеймом слабых и бесталанных.

Боюсь, я тоже слаба и бесталанна. Игра в шахматы с отцом – сущее мучение. Я должна сидеть очень прямо на краешке стула и соблюдать правило бесстрастия, обдумывая свой следующий ход. Я чувствую, как растворяюсь под его тяжелым взором. Когда я двигаю пешку, он саркастически спрашивает:

– Ты хорошо подумала, что делаешь?

Я паникую и хочу поставить пешку обратно. Отец не позволяет.

– Ты коснулась фигуры, теперь должна идти до конца. Думай, прежде чем делать. Думай.

Я сижу в комнате матери, одетая в пижаму. Она диктует мне странное письмо, оно начинается со слов «Мой миленький папочка» и включает многократное повторение фразы «Я тебя люблю». С тех пор как я научилась писать, мать диктует мне поздравительные письма «с Днем отца» и «с Днем матери». Не зная точных дат этих праздников, она решила, что День матери выпадает на третье воскресенье мая, а День отца – на третье воскресенье июня.

Я ничего не говорю, но каждый раз думаю, что это очень странно. Мы не говорим ласковых слов, потому что они «для слабых и сентиментальных». Слово «милый», например, в нашем доме не произносится никогда. Писать «Моя миленькая мамочка» кажется мне еще страннее, учитывая тон, которым она диктует эти слова. Мать терпеть не может мое имя и как только не ухищряется, чтобы никогда его не произносить. А я слежу за тем, чтобы никогда не называть ее «мамочкой».