Борис Илизаров - Сталин, Иван Грозный и другие

Богданов справедливо отмечает, что «дуализм был присущ образу Ивана Грозного с самого его зарождения в XVI в.» [20]. Но тут внесем небольшую корректировку, указав все же на то, что в XVI в. особого дуализма не замечалось. Московские люди и особенно иностранцы, непосредственные свидетели и участники событий, заставшие годы правления царя, отрицательно отнеслись к опричнине и ко всему тому, что она принесла, даже если они сами были вовлечены в ее сумасшествия. Как считал известный советский медиевист Р.Г. Скрынников, архивы XVI–XVII вв. якобы пострадали не столько во время Смуты и польской интервенции XVII в., сколько в результате «чистки», т. е. сознательного их уничтожения первыми Романовыми. Как человек, изучавший историю мирового архивного дела, в том числе России, отмечу, что во всем мире (исключая, может быть, Англию) отношение к сохранности архивов до XVIII–XIX вв. было, мягко говоря, безобразным. Не везде их уничтожали сознательно, но почти повсеместно на них не обращали особого внимания, и они сгорали и сгнивали, как ненужный хлам. Добавим, что после Смуты XVII в. был XVIII в. с его непоследовательным отношением к «старым бумагам», а за ним пожар Москвы 1812 г. и последующие архивные трагедии. Но и то, что дошло до нас через четыре века после Грозного, не так уж мало. Это в первую очередь комплекс официальных летописей, затем поздние местные летописи (Новгородская, Псковская и др.), дипломатические документы, извлеченные из иностранных хранилищ, переписка с царем беглого князя и первого русского диссидента Андрея Михайловича Курбского и др.

Необходимо отметить и еще одну особенность эпохи Ивана IV: в результате террора была так основательно запугана и частично уничтожена критически настроенная верхушка феодального общества, что только тот, кто смог бежать из страны, имел шанс оставить хоть какие-то документальные свидетельства о своем времени. А удачно бежал практически один Курбский и несколько иностранцев, другие кончили жизнь в отечестве на колу или иными и очень разнообразными способами. Например, шотландский чародей, лекарь, алхимик-отравитель, грамотей и наушник царя, Бомелий, знавший его самые сокровенные мысли, был зажарен на вертеле заживо. А уж он или высшие командиры опричного войска, если бы остались живы, были способны оставить хоть какие-то документальные свидетельства. Бельский, отец и сын Басмановы, Грязной (этот был точно грамотен и склонен к письму, т. к. сохранилась его переписка с царем) и др., переживи царя, многое бы рассказали о его опричных идеях и военных замыслах. Совсем не случайно, что во многом благодаря иностранцам, служившим в опричнине, которым удалось бежать из Московии, до нас дошли живые свидетельства эпохи. Это наполненные непревзойденным древнерусским колоритом информационно ёмкие воспоминания о своем, чаще всего недостойном, поведении во время пребывания в России. Но Грозный – один из первых правителей в русской истории, уничтоживший не только своих врагов и опасных соперников, но и «команду», т. е. главных организаторов опричного террора. Примерно так же с середины 30-х гг. ХХ в. стал действовать и Сталин, сменив (уничтожив) команду Дзержинского командой Ягоды, а его самого и его людей заменил людьми Ежова, затем и его команду заменил людьми Берии, а затем эстафету принял Хрущев, уничтоживший Берию, и т. д. Гибель первой большой волны чекистов примерно совпала по времени с первыми приступами интереса Сталина к фигуре Грозного и к другим тиранам всемирной истории.

В результате гибели многих очевидцев эпохи, тотального страха и архивных катастроф князь Курбский и Иван IV сейчас выглядят как интеллектуальные исключения, хотя правильнее было бы ожидать, что просвещенных и литературно одаренных людей было в Московии значительно больше. Долгое время я, доверяя мнению специалистов, считал, что до нас дошла очень скудная источниковая база. Но теперь понимаю, что, несмотря на привычные трудности, имеющиеся источники дают достаточно прочную основу для того, чтобы осмыслить узловые моменты царствования. Особая удача – до нас дошло первое светское историческое сочинение: «История о великом князе Московском», написанное Курбским, и ряд важнейших духовных и делопроизводственных документов эпохи. Помимо того, что «История» – это первоклассный исторический источник, написанный соратником, а затем открытым врагом Грозного, сочинение самим фактом своего появления (а совсем не Ливонская война!) доказывает, что Московское царство двинулось в сторону цивилизационного сближения с Европой. Впервые мы увидели себя со стороны своими собственными глазами. За последние двести лет выявлено более десятка ценнейших свидетельств представителей самых разных европейских государств, земель и сословий: немецких, английских, австрийских, итальянских, ливонских, польских, литовских, шведских дипломатов, купцов, наемников, опричников, поэтов, авантюристов и др.

Здесь настало время вспомнить, что наша наука еще с советских времен полна идеологических предрассудков. Один из них заставляет повторять навязчивую мантру о наветах и клевете на Россию и все русское со стороны любых иностранцев любой эпохи и культуры. Спора нет, критическое отношение к историческому источнику должно быть у каждого трезвого исследователя, но оно не может быть окрашено политическими или националистическими предрассудками. Именно в эти грехи была втянута отечественная наука идеологией сталинизма. Большинство иностранных свидетельств, перекрывая друг друга, очень ярко, а в главном вполне достоверно повествуют о царе и его эпохе. Конечно же, есть и неточности, и грубые ошибки, и откровенная неприязнь, и оскорбительные умозаключения. Но нет, пожалуй, ни одного средневекового русского царствования, которое не нашло бы столь разностороннего отражения в западноевропейской мемуаристке и в дипломатической документации, как царство Ивана IV. Не в малой степени это произошло потому, что Россия во второй половине XVI в. впервые показала свое лицо на европейской военной и политической сцене, и оно было лицом Грозного, которое на всех современников произвело неизгладимое впечатление.

Следует отметить, что часть синхронных Грозному свидетельств еще в ХIХ в. подверглась в России запрету по политическим соображениям (например, записки английских дипломатов и купцов Д. Флетчера, Р. Ченслера, Дж. Горсея), а в ХХ в. редкие по своей насыщенности свидетельства немцев-опричников И. Таубе, Э. Кузе, Г. Штадена, военнопленного А. Шлихтинга и др. подвергались не столько научному анализу, сколько огульному обвинению в сознательной лжи и очернении Московского государства и его реалий. Их очень аккуратно, но на высоком научном уровне препарировали А.А. Зимин, Д.М. Альтман, Р.Г. Скрынников и др. Однако только в работах Кобрина, вышедших на волне перестройки, впервые появились взвешенные оценки свидетельств отечественных и иностранных очевидцев и участников событий. Именно Кобрин отметил, что только с начала XVII в., т. е. после смерти царя и гибели династии, начинают появляться свидетельства младших современников Грозного. И в первом известном нам независимом от официального летописания сочинении, которое приписывается то князю Катыреву-Ростовскому, то князю Шаховскому, впервые дается двойственная оценка личности царя и его царствованию. Вот они, ставшие особенно знаменитыми характеристики царя: «Муж чюднаго рассужения, в науке книжнаго поучения доволен и многоречив зело, ко ополчению дерзостен и за свое отечество стоятелен». И тут же без переходов: «На рабы своя, от бога данный ему, жестосерд вельми, и на пролитие крови и на убиение дерзостен и неумолим; множество народу от мала и до велика при царстве своем погуби, и многия грады своя поплени… и иная многая содея над рабы своими…» А вывод? Его автор предоставил сделать читателю, заключив коротко и нейтрально: «Таков бо бе царь Иван». « Похоже, современник стал в тупик перед многогранностью человеческого характера», – делает свой вывод историк Кобрин [21]. Но почему-то другие современники не оказывались в тупике перед «загадкой» тирании, а обличали ее при жизни царя и на разных языках, включая русский.