Александр Мирошников - Тревожная Балтика. Том 1

Медленно закрыл его и обиженно прошептал: «Ну зачем мне какое-то СПС, три-и года… – и совсем потускнел лицом. – Служил бы дома… поступил бы в университет, а тут какой-то Николаев…»

К Миркову подошел небольшой, упитанный старшина 2-й статьи, спросив фамилию, велел идти за ним. Старшина уселся поверх одеяла, а Александру предложил место на табурете. Из тумбочки достал «Журнал для записей» и поднял широкое добродушное лицо. Смущаясь перед незнакомцем, назвал свою фамилию – Грищенко – и добавил, что является командиром отделения, в которое того зачислили.

Все, что отвечал Александр, он заносил в графы журнала.

– Год рождения?

– Шестьдесят второй.

Это удивило старшину:

– А я с шестьдесят третьего… – покачал головой, выразив сочувствие. – Да-а… – чмокнул пухлыми губами, – тебе, конечно, не очень повезло… Откуда призван?

– Из Харьковской области.

– Так ты из Харьковской области? – удивился вновь, словно не ждал встретить земляка. – А я из Харькова, – расплылся командир в доброй ухмылке. – Значит, земе-ля… – хотел добавить что-то, но застыл в лукавой нерешительности. Хитро сверкнув глазами, украдкой полюбопытствовал, есть ли у Александра сгущенка или тушенка. Тот добродушно признался, что имеется банка сгущенки в мешке.

Без доли смущения старшина потребовал принести ее немедленно, что было и сделано. Перед отправкой, собирая нехитрый скарб, Саша положил банку сгущенного молока в надежде открыть где-нибудь в укромном уголке после очередного марш-броска. Но сейчас не смог устоять перед неожиданным знакомым, бескорыстно исполнив просьбу. Издав одобрительный возглас, старшина довольно сжал банку и засунул в карман штанов, после чего подвел Александра к койке возле окна:

– Вот здесь будешь спать, – с этими словами он еще раз внимательно осмотрел нового подчиненного.

Следующий день стал началом долгой череды изнурительных курсантских будней. Нормальная человеческая жизнь заменилась сумятицей и оболваненным казарменным существованием. Восприятие мира сузилось до примитивно простого желания по первому же крику напыщенного старшины броситься исполнять приказ. Обвал команд, построений, передвижений, бессмысленные навязанные действия превратили жизнь в бесконечное броуновское движение, где не только подчиненные, но даже младшие командиры не всегда понимали смысл того, что вынуждены были делать.

Многократно звучащий от подъема до отбоя резкий окрик доводил всех до исступления. Попав во власть кажущегося порядка, новобранцы стали полностью зависимы от младшего командира, который не желал, а может, просто не умел разговаривать нормальным языком. Лишь грубые окрики да площадная брань с полным отсутствием любой информации. Часто курсанты ловили себя на том, что, запуганные непомерной строгостью и сухими параграфами Устава, превращаются в дрессированных тварей, которые своим беспрекословным подчинением и униженным раболепием ублажают звериные инстинкты властного меньшинства.

Холодная жестокость обращения, бесчисленное количество взаимоисключающих требований немедленно исполнять бредовые указания – все рождало в душе острое неприятие и лютую ненависть. К чему офицеры были абсолютно безразличны, так это к проблемам времяпрепровождения подчиненных. Но и свободное время целиком зависело от настроения старшины, который иногда мог разрешить пятнадцатиминутный перерыв в конце дня.

Казалось бы, чем можно занять людей на вдоль и поперек исхоженном плацу?

Правильно – строевой подготовкой. Но не просто подготовкой, а до кровавого пота, до стертых подошв кирзовых ботинок и потери чувствительности ног. Час? Два? – Три!! Под дикий рев старшины курсанты часами трамбовали асфальт, ненавидя свою долю. Устав орать, старшина принимал решение сменить поле деятельности.

Подумывая о каскадах новых препятствий, он давал указание взбегать на второй этаж ротного помещения, заставляя по нескольку раз мчаться туда и обратно и всегда оставаясь недовольным их рвением.

Терзаясь чувством собственного бесправия, курсанты обессиленно плюхались на табуретки, не успевая прийти в себя, как тут же вздрагивали от окрика отца-командира:

«Рота-а… построение на средней палубе!» Начальствен ный бас стал сущим проклятием для расслабившихся на табуретках невольников. В ответ они только зло цедили сквозь зубы: «Оп-пя-ять начина-ается». Но вскакивали и тут же мчались на грозный зов, вытягивались по стойке смирно.

– Объясняю новую задачу! – гремел перед строем старшина, широко разевая пасть и наблюдая за полным повиновением подчиненных, держал паузу. – Отработка элементов дня! [1] «Элементы дня» – армейский лексикон: все то, из чего слагается быт. – огласил он абсолютно идиотскую фразу, которую все не раз слышали. – Рот… а-а… к своим койкам, бегом ма-арш!..

Не успевали выполнить приказ, как он вновь заставлял занимать прежнее место, многократно повторяя команду бежать туда и обратно: «Рота-а-а, к своим койкам, бегом ма-арш!»

Пропитавшись потом, помещение превратилось в сплошной полигон бесконечных воспитательных действий, длящихся от подъема до отбоя.

«Отработка элементов дня» была ни чем иным, как заполнением дыр в распорядке дня, «солдатским дебилизмом», когда в полном смысле из ничего можно было сделать нечто, и это «нечто» раздувалось до таких размеров, что оставалось только гадать, кто научил командиров подобным дикостям.

Наивное мальчишеское понимание службы как преодоления реальных препятствий быстро разлетелось вдребезги, оказавшись среди запыленных стен с бесконечными рядами двухъярусных коек, напоминавших перилами тростниковые заросли. В беспределе беспорядка распорядок дня вовсе и не предусматривал занятий спортом, тем более что отсутствовал даже самый простой инвентарь.

Оторванные от бурной гражданской жизни, молодые парни оказались в совершенно диких условиях, где думать можно только по команде старшего и «согласно распорядку дня». Перед всеми была поставлена единственная задача: как можно меньше думать и не задавать никаких вопросов.

Мирков не помнил ни одной минуты, когда мог бы побыть в одиночестве. Не принадлежал самому себе: то он чувствовал в строю локоть соседа, то сопение тесно сидевших товарищей, то приглушенные недовольные голоса. Хо телось забиться в какой-нибудь укромный уголок и затаиться. Сумасшедший ритм жизни не позволял даже заводить знакомства, общение практически ограничивалось соседями по койкам. В этой скученной круговерти каждый был беспомощен перед мясорубкой армейской жизни.

Кажущийся порядок на самом деле представлял собою полную анархию и своеволие младших командиров, которые кроме распоряжений своего старшины были обязаны выполнять команды и требования еще шести вечно орущих старшин.