Мира Яковенко - Агнесса. Исповедь жены сталинского чекиста

Но наступает 1937-й, год Большого террора, и жизнь Агнессы становится тревожной. Формально всё выглядит прекрасно – Миронов, получивший в декабре 1936-го огромное повышение, назначен начальником Управления НКВД по всему Западно-Сибирскому краю. Но теперь он в буквальном смысле отвечает головой за выполнение так называемых лимитов по репрессиям, то есть плановых цифр по арестам, которые сопровождают знаменитый приказ НКВД 00447. Ежов требует широких посадок, быстрого оформления дел, разрешены пытки арестованных. Органы лихорадит, Ежов чистит и чекистские кадры, арестовывая прежде всего тех, кто не успевает “громить врагов” в требуемом темпе. Миронов очень боится оказаться “нерадивым” (в своих показаниях на следствии он говорит о том, как Ежов давил на него). Агнесса, конечно, ничего об этом не знает, но чувствует, что что-то происходит, и что ее Мироша нервничает – видит (даже подозревает какой-то роман). Вероятно, поэтому она буквально врывается к нему в кабинет во время совещания в июле 1937-го. Агнесса так хорошо запомнила этот момент, потому что Миронов ее впервые довольно жестко выпроваживает, а ночью долго не может заснуть и пьет люминал. Теперь, когда открылись секретные документы, проливающие свет на механизм Большого террора, мы знаем, что в тот момент, когда к нему врывалась Агнесса, Миронов проводил оперативное совещание начальников городских и районных отделов управления НКВД Западной Сибири. Приехав из Москвы, он подготавливал кадры чекистов к массовым арестам, допросам с применением пыток, расстрелам.

“Такие совещания проводились по всей стране. Большой террор готовился, как крупномасштабная военная операция. На заседании глава областного НКВД Миронов объяснил, что операция составляет государственную тайну, и за разглашение ее деталей – военный трибунал. Сразу после совещания его участники должны были «первым поездом» отправиться по местам, чтобы 28 июля приступить к арестам. Западной Сибири был дан «лимит» на расстрел 10 800 человек… но Миронов заверил участников совещания: «Можно посадить и 20 тысяч, но с тем, чтобы отобрать то, что представляет наибольший интерес». Кроме того, каждому начальнику оперативного сектора была поставлена задача: «Найти место, где будут приводиться приговоры в исполнение и место, где закапывают трупы». Если это место в лесу, то следовало заранее срезать дерн, чтобы потом замаскировать массовое захоронение. Остальные сотрудники не должны были знать ни о месте захоронения, ни о числе казненных, только очень узкий круг посвященных” [4].

А Агнесса-то думала, что Миронов пьет люминал и не спит из-за ссоры с ней. Но в последующие дни и недели, когда Москва постоянно требует от него сводки о цифрах произведенных арестов, Миронов уже не в силах скрывать от Агнессы, как он сам напуган. И как только маска железного самоуверенного чекиста начинает сползать – выглядывает страшное и жалкое лицо (спасибо наблюдательности Агнессы!) виновника, охваченного страхом:

А Сережа… Сережа тоже боялся.

Как всё у него напряжено внутри в страшном ожидании я поняла не сразу. Но однажды… У него на работе был большой бильярд. Иногда, когда я приходила к Мироше и выдавался свободный час, мы с ним играли партию – две. И вот как-то играем. Был удар Сережи. И вдруг он остановился с кием в руках, побледнел… Я проследила его взгляд. В огромное окно бильярдной видно: во двор шагом входят трое военных в фуражках с красными околышами.

– Мироша, что с тобой? – И тут же поняла. – Да это же смена караула.

Страх – и одновременно желание снять с себя ответственность звучат в ответе Миронова на прямой вопрос его двоюродного брата в подслушанном Агнессой разговоре:

– У тебя, наверное, руки по локоть в крови. Как ты жить можешь? Теперь у тебя остается только один выход – покончить с собой.

– Я сталинский пес, – усмехнулся Мироша, – и мне иного пути нет!

Эта фраза – одна из ключевых в воспоминаниях Агнессы для понимания таких людей, как Миронов. Я – сталинский пес, – говорит он. С одной стороны, тут намек на кровавых опричников времен Ивана Грозного, привязывавших к хвостам своих лошадей песьи головы, а с другой стороны – отсылка к Сталину. Таким образом Миронов как бы снимает с себя всякую личную ответственность: он только выполняет волю Сталина. Эти слова развеивают еще один миф – о том, что Сталин не являлся виновником и организатором террора. Миронов отлично понимает, от кого на самом деле исходят все приказы.

Приступы страха будут преследовать Миронова в последние месяцы перед его арестом. Страх перед арестом и следствием – ведь он прекрасно знает о методах, которыми ведется допрос. (В своих показаниях после ареста в 1939 году Миронов говорит, что речь о применении к арестованным так называемых мер физического воздействия шла на июльском совещании высшего состава НКВД в Москве в июле 1937 года.) Страх за Агнессу – в какой-то момент он кричит ей, что и жен берут! (Он-то прекрасно знает о секретном приказе НКВД об арестах жен врагов народа.) Теперь он всё больше и больше нуждается в помощи и поддержке Агнессы, всегда сохраняющей веселость и самообладание. Именно в эти последние месяцы она уже кое-что начинает понимать, что-то и у Миронова вырывается. Например, поразившие ее слова о бежавшем к японцам начальнике Дальневосточного НКВД Люшкове: “Он спасся”! Это значит, что веры в родную советскую власть у Миронова больше нет. Но и покончить жизнь самоубийством ему (так легко лишавшему жизни тысячи людей) не дает страх:

Он говорил мне: “Если меня арестуют, я застрелюсь”.

Однажды ночью он вдруг вскочил с постели, выбежал в прихожую и быстро задвинул палкой дверь грузового лифта, который подавался прямо в квартиру, затем навесил на входную дверь цепочку, но этим не ограничился. Как невменяемый, схватил комод, притащил его и придвинул к дверям лифта.

– Сережа, – зашептала я, – зачем ты?

– Я не хочу, не хочу, чтобы они пришли оттуда и застали нас врасплох! – воскликнул он. Я тотчас поняла: он хотел, чтобы был стук или чтобы грохот комода или треск переломанной палки разбудили его, чтобы не ворвались к спящему.

– Мне надо знать, надо… когда они придут!

И я опять поняла: чтобы успеть застрелиться.

Агнесса дает точную метафору для своей тогдашней с Мироновым жизни:

Ах, какие это были страшные качели! Только что душа скована страхом, и вдруг взмах – и ты наверху, и ты можешь дышать, жить, думать о пустяках, о всякой всячине, как о серьезном деле, а то, что тебя сейчас новым размахом бросит вниз, ты уже не думаешь. Говорят, Сталину это нравилось – прокатить на таких качелях.

Но на короткое время страх отступает. В августе 1937 Миронова назначают полномочным представителем СССР в Монголии. Монголия с двадцатых годов фактически является сателлитом СССР, но из-за нападения Японии на Китай Сталин решает полностью сменить там власть, ликвидировать и в Монголии “пятую колонну”. Фриновского и Миронова отправляют туда для проведения масштабных чисток, в том числе и в правительстве Монголии.