Ираида Легкая - Летающий архиерей

В Ригу наша семья переехала в 1936 году. Мне было четыре года, сестре два. Поселили нас в домике неподалеку от коровника. В первое же утро я поднялась рано и туда побежала, уж очень хотелось посмотреть на коров. «Мадам Свекла, мадам Свекла», – громко позвала я монахиню. Звали ее мать Фекла. Она страшно обиделась, и маме долго пришлось ее утешать и уговаривать, что, мол, девочка привыкла к городской жизни и не знает, как обращаться к монахиням. Позднее нас переселили в другой дом, с кустами сирени и цветочными клумбами перед домом и с огородом сбоку. В наш прежний дом поселили второго батюшку – отца Николая Виеглайса с женой и двумя дочерьми. Виеглайс по-латышски значит – «легкий», и в Риге много потешались над таким совпадением. Отец и о. Николай были очень дружны, относились друг к другу со вниманием и уважением. А мы дружили со старшей дочкой его Наташей. Марина была младше нас. Мою сестру в монастыре прозвали монастырским гудком, голос у нее был звонкий, и временами она громко ревела. Как-то, накануне ее дня рождения, мама ее уговаривала: «Вот завтра день твоего рождения, ты теперь будешь большой девочкой и перестанешь громко плакать». Галя проснулась и, увидев, что рост ее не изменился, завопила.

В детской комнате стоял застекленный книжный шкаф. Папа был страстным библиофилом. Постоянно пополнял свою библиотеку и меня не забывал. У него была печать – «Из книг священника Иоанна Легкого», у меня – «Из книг Ираиды Легкой». (Через много лет, в новом двадцатом первом столетии, после того как пала советская власть и мы стали общаться с семьями в Латвии, мой двоюродный брат Алик, сын тети Нюры, привез одну из моих книг с печатью «из книг Ираиды Легкой» – «Путешествие женщины на Шпицберген».)

Читать я научилась сама в раннем возрасте. Мама и тетя Нюра сидели в кухне и беседовали. Я пришла и заявила: «Я умею читать». «Да, да», – отмахнулись они, зная, что я многое знаю наизусть. «Дайте мне любую книгу», – разревелась я. Принесли одну из папиных книг, и я стала вслух читать. «Тут мы сообразили, что ты время от времени прибегала и спрашивала: «А это какая буква?» – вспоминала мама. Галя учиться читать не торопилась. «Пусть я буду безграмотной, – говорила она, – что нужно, Ирка мне прочтет». – «Ну, а если тебе нужно будет документ подписать?» – спрашивала мама. – «Я крестик поставлю», – не терялась сестра. Как-то раз меня наказали и поставили в угол рядом с книжным шкафом, где соседствовали книги Чарской и Луиз Мэй Олькотт (в переводе на русский), Надсон и Гумилев, русские классики. Я стояла и думала, что убегу к дедушке в деревню. Он иногда приезжал в Ригу с чемоданом, полным деревенских гостинцев. Это единственный случай наказания, который помню, а за что наказали – забыла.

Мамина семья жила Риге. Мы часто ездили к ним в гости. Они приезжали к нам. Старший брат мамы, Василий, был железнодорожником. Два младших брата – Андрей и Михаил – иногда рассказывали нам страшные истории, к большому нашему удовольствию. У дяди Андрея был дар к языкам. Он увлекался английским языком и Марк Твеном. О самом младшем брате – Михаиле – мама особенно заботилась. Мама и тетя Нюра занимались рукоделием и нас обучали. Они серьезно обсуждали наш детский гардероб. Часто портниха шила нам пальто и платья одного фасона, но из материи разного цвета. А бабушка учила нас вязать рукавицы, носки и перчатки. В работе по дому маме помогала латышка Люся. Закусив, она часто говорила: «Я наелась до сутра». Мама хорошо готовила. На каждый день недели было свое меню. Иногда она спрашивала, какую мы хотим яичницу, и мы дружно отвечали: «С муком и с молоком».

В монастыре, занимавшем целый городской квартал, детям было раздолье. Было где бегать, играть, прятаться. Как хорошо было лечь и катиться с холма, на котором стоял собор! Помню, что сестра называла себя Алешей Поповичем, а я себя звала Добрыней Никитичем. Каждое лето мы на месяц уезжали в Пустыньку, так все звали отделение монастыря, расположенное в лесу недалеко от Елгавы, Спасо-Преображенскую пустынь. Там мы научились искать грибы. Сыроежки росли прямо у строений монастыря, за подосиновиками устраивались походы. Грибы монахини заготавливали в большом количестве, впрок к постным дням. Я помню подземный погреб в монастыре в Риге, где стояли большие бочки с квашеной капустой, солеными огурцами, солеными грибами. Мы мечтали о поездке в Пустыньку, но мама говорила: «Сперва надо выполоть грядки с помидорами, а тогда поедем». И мы охотно пололи. Мама умела вдохновлять на труды. Помню, как мы просили ее: «Когда, наконец, мы сможем мыть пол в нашей спальне?».

Мы, дети, любили богослужения – зимой в уютной деревянной церкви, летом – в просторном каменном соборе. Особенно Рождество, Вербную субботу и воскресенье, службы Страстной седмицы, Двенадцать Евангелий. К Пасхе мама усердно готовилась, пекла куличи, делала две пасхи, сырную и заварную. В Пасхальную ночь мы, дети, могли бить в колокола. Колокольный звон раздавался все три дня Христова Воскресения.

Во время первой исповеди я озадачила кротчайшего отца Николая вопросом: «Если Бог все может, почему Он попускает зло?». В семь лет я превратилась из младенца в отроковицу. Этот водораздел, когда впервые идешь к исповеди, был очень значительным.

К духовенству в Латвии относились с почтением, памятуя, как в революцию убивали священников. Отец пользовался уважением и любовью монахинь и прихожан. Жизнь текла так, как она текла, когда здесь была Российская империя. В монастыре все говорили по-русски. Мама и папа владели латышским языком, отец иногда служил по-латышски. В русских гимназиях, в которых они учились, латышский язык был обязательным предметом. А мы в дошкольном возрасте латышского не знали, кроме отдельных фраз. На каком языке мы ругались через дырку в заборе с соседними латышскими мальчишками, я не помню. Как-то раз на вокзале, во время поездки в Пустыньку, мы увидели президента Ульманиса в сопровождении двух-трех человек. Он подошел к нам и всем пожал руки. В Латвии уживались латыши, русские, евреи, поляки, немцы. Перед Рождеством в центре города устраивался Рождественский базар, к большому нашему удовольствию. Елки, ларьки с елочными игрушками, вафлями с взбитыми сливками. Однажды я попросила в подарок к Рождеству немецкий букварь.

В предисловии к книге «Корабли старого города» (Рига: Латвийское общество русской культуры «Даугава», 2005), эмигрантка первой волны Ирина Сабурова писала, что русские в Латвии стали «эмигрантами» только с 1944 года: «… принимая живое участие в жизни Балтийских республик, русские полностью сохранили свой язык, культуру и всячески развивали ее; можно даже сказать, что наше прошлое (свободная жизнь в свободной стране) – это, Бог даст, будущее России».

Читать дальше