Геннадий Разумов - Зебра полосатая. На переломах судьбы

Никаких специальных альбомов для марок тогда еще не существовало. Пришлось простой суровой черной ниткой сшить из тетрадных листов небольшой альбом-самоделку. Он проехал со мной по всем дорогам долгой жизни, и я бережно храню его до сих пор. Пусть уж он останется со мной до конца, и только потом его выкинут вместе со всеми другими сокровищами моего домашнего архива.

Именно из того детского увлечения филателией и произошла моя пожизненная страсть к путешествиям, которые, я всегда ставлю на место № 2 в своей жизни (а что на 1-м?… Правильно – см. гл.14).

В те мои далекие детские времена я, конечно, не мог не примкнуть и к общему тогдашнему поветрию – собиранию фантиков, этаких сложенных плоским конвертиком конфетных бумажных оберток. Их не только собирали, ими играли. Клали такой фантик на верхнюю часть ладошки и нижней резко ударяли о край стола. Если твой фантик падал ближе, чем у твоего соперника, то он его выигрывал и себе забирал.

Наиболее интересные конфетные обертки появились в 1939 году после так называемого “воссоединения” прибалтийских Латвии, Литвы и Эстонии. Они были необычно яркие красочные и котировались на нашем мальчишечьем рынке очень высоко. Хотя вкус самих конфет мне почему-то не запомнился.

Зато почему-то вспомнилась тогдашняя моя няня Маруся, которая пила чай вприкуску, кладя на язык отбитые от сахарной головки мелкие обломки и заедая их большим куском… селедки. Видя наше недоумение, она смешно чмокала губами:

– Это чтобы в роте хорошо было.

Вот так, о вкусах не спорят

Не знаю, насколько справедливо утверждение, что коллекционирование присуще преимущественно мужским особям, но я встречал в жизни большое число таких энтузиастов среди представителей обоих полов. Так, жена моего дяди, у которого, кстати, была большая коллекция старинных открыток Одессы, всю жизнь заполняла полки своего буфета фигурками собачек (только пуделей) из фарфора, керамики, металла, папье-маше, камня и других традиционных материалов. У одного знакомого журналиста я видел на стене целый иконостас с авторучками разного вида, размера и цвета. Был у меня и приятель, коллекционировавший наклейки с пивных бутылок, которые ему привозили со всего света, да и я нередко отмачивал их для него под горячей струей из-под крана. А другой соорудил специальные стеллажи, где выставил десятки коньячных бутылок – такого разнообразия их форм, размеров и годов изготовления я больше нигде никогда не видел.

Но я, как и во всем остальном, никогда не был таким же приверженцем одного хобби, и постоянно собирал все разное, то одно, то другое.

Так, мои личные “Великие географические открытия”, начатые марками, еще в юности сменились нумизматикой. Благодаря ней я стал задирать нос от того, что в отличие от многих своих одноклассников мог отличить Гвиану от Гвинеи, Нигер от Нигерии и Словению от Словакии. Правда, поначалу кармашки моего самодельного кляссера заполнялись только старинными российскими и вышедшими на пенсию сталинско-хрущевскими монетами. Но долго мне не удалось удержаться на полях бывшей царской, а потом советской империи, и моя коллекция стала быстро дополняться иностранными раритетами. Почти 1000 медных, оловянных и серебряных кругляшек собрал я за долгие годы и потом даже повез их с собой в эмиграцию.

Другое, правда, более позднее собирательское хобби овладело моим полусвободным от работы временем, когда я начал пахать инженерногидрогеологическую ниву. Южно-уральские и северо-крымские, колымские и сахалинские, ашхабадские и туркменские, хибинские и корельские недра четвертичных отложений изобильно снабжали меня красивыми кварцитами, пиритами, малахитами, селенитами, ониксами, яшмами и прочими полудрагоценностями Пятой части суши.

К тем же географическим пристрастиям относится и долговременное увлечение сбором настенных масок, выражающее и отражающее картографию моих шатаний по просторам страны Советов, а потом и не только по ней. Начиная с далеких времен московской Преображенки, стены всех моих сменявших друг друга обиталищ с каждым годом все плотнее увешивались керамическими, бронзовыми и деревянными ликами грозных и приветливых, хмурых и веселых божков, домовиков, драконов из Полесья, Башкирии, Камчатки, а позже из Мексики, Перу, Китая, Таиланда, Ямайки и еще неведомо откуда.

В скобках замечу, что это прегрешение излишне многочисленными перечислениями хоть немного можно оправдать старческой потребностью своей памяти поподробнее прикоснуться к тем давним страстным увлечениям.

Из всех сладостей детства самое незабываемое – это потрясающей вкусноты мороженое, которое было не “в стаканчики положенное”, а выдаваемое детям моего поколения “в развес”, “прямо из бочки”. Его продавали всегда крупные и толстые тетки в длиннополых драповых пальто, укутанные еще сверху серыми шерстяными платками. Они появлялись обычно по воскресеньям у нас на Преображенской площади с большими жестяными (или алюминиевыми?) бачками-ведрами, наполненными молочным или сливочным (были только эти два вида) мороженым.

В железные цилиндрики разного размера, зависящего от цены, клалась круглая вафля с надписью “Женя”, “Коля”, “Вера”, “Галя”. Потом под нетерпеливым подозрительным взглядом покупателя внутрь вмазывалось стальной столовой ложкой мороженое, сверху оно покрывалось другим вафельным кругляшом и с помощью притаившегося до этого в цилиндре поршня выдавливалось наружу. Естественно, что перед взрослым наблюдателем этого священнодействия мороженое клалось с демонстративным неспешным уплотнением, а для нас, детей, оно смахивалось с ложки рыхлым неровным комком.

Позже мороженое стало продаваться в брикетах, что уже не казалось таким интересным и веселым, как прежде, хотя тоже было очень здорово и вкусно. В этой связи почему-то вспомнился и один досадный случай, который некой черной кляксинкой торчит на светлой картине моего гурмано-десертного детского бытия.

В тот день мы с бабушкой вышли из метро на Комсомольской, чтобы ехать в Загорянку на дачу. У здания Северного вокзала мой взгляд уткнулся в раскладной столик, где стоял голубой ящик с мороженым. Дородная продавщица вытаскивала из него белые кирпичики и с ловкостью циркового фокусника их обменивала на тянувшиеся к ней со всех сторон цветные бумажки.

– Ку-у-пи мне мороженое, ку-у-пи, – заканючил я, потянув бабушку за руку.

– Нет, нет, мы опаздываем на электричку, – отказала она, – следующая будет только через час.

И пришлось, глотая слюну, пройти мимо вожделенного лакомства.

Но когда мы приблизились к перрону, то увидели, что, к моему удовольствию, наш поезд уже сдвинулся с места и быстро стал набирать скорость.