Array Коллектив авторов - Цыганская песня: от «Яра» до Парижа

« Новый год встретил я с цыганами , – признается Пушкин князю Вяземскому в письме от 2 января 1831 года, – и с Танюшею, настоящей Татьяной-пьяной. Она пела песню, в таборе сложенную, на голос: “Приехали сани”…Знаешь ли ты эту песню? »

Впервые увидев африканские черты поэта, молоденькая певица Таня Демьянова тихо произнесла подругам по-цыгански: «Смотри, смотри, как нехорош, точно леший!» Но Александр Сергеевич понял, что речь о нем, потребовал перевода. Гостю объяснили смысл фразы, и он нисколько не обиделся, а позднее говорил приятелю: «Они сказали мне, что я похож на обезьяну. Но представь: они знают наизусть моих “Цыган”. Я был доволен, уверяю тебя».

Известно, что на людях Александр Сергеевич плакал лишь трижды. В третий и последний раз – в 1831 году, накануне свадьбы, после исполнения песни Таней Демьяновой.

Цыганская певица умерла в преклонном возрасте, надолго пережив гения.

Известный публицист того времени Б. М. Маркевич сохранил для нас воспоминания певицы о встречах с поэтом.

…И стал он <���…> часто к нам ездить, один даже частенько езжал и как ему вздумается, вечером, а то утром приедет. И всё мною одной занимается, петь заставит, а то просто так болтать начнет, и помирает он, хохочет, по-цыгански учится… Тут узнала я, что он жениться собирается на красавице, сказывали, на Гончаровой. Ну и хорошо, подумала, господин он добрый, ласковый, дай ему Бог совет да любовь! И не чаяла я его до свадьбы видеть, потому, говорили, все он у невесты сидит, очень в нее влюблен. Только раз, вечерком, – аккурат два дня до свадьбы оставалось, – зашла я к Нащокину с Ольгой. Не успели мы и поздороваться, как под крыльцо сани подкатили и в сени вошел Пушкин. Увидал меня из сеней и кричит: «Ах, радость моя, как я рад тебе, здорово, моя бесценная!» – поцеловал меня в щеку и уселся на софу. Сел и задумался, да так, будто тяжко, голову на руку опер, глядит на меня: «Спой мне, – говорит, – Таня, что-нибудь на счастье; слышала, может быть, я женюсь?» – «Как не слыхать, – говорю, – дай вам Бог, Александр Сергеевич!» – «Ну, спой мне, спой!» – «Давай, говорю, Оля, гитару, споем барину!..» Она принесла гитару, стала я подбирать, да и думаю, что мне спеть… Только на сердце у меня у самой невесело было в ту пору; потому у меня был свой предмет, – женатый был он человек, и жена увезла его от меня, в деревне заставила на всю зиму с собой жить, – и очень тосковала я от того. И, думаючи об этом, запела я Пушкину песню, – она хоть и подблюдною считается, а только не годится было мне ее теперича петь, потому она будто, сказывают, не к добру:

Пою я эту песню, а самой-то грустнехонько, чувствую и голосом то же передаю, и уж как быть, не знаю, глаз от струн не подыму… Как вдруг, слышу, громко зарыдал Пушкин. Подняла я глаза, а он рукой за голову схватился, как ребеночек плачет… Кинулся к нему Павел Войнович (друг поэта П. В. Нащокин. – М. К.): «Что с тобой, что с тобой, Пушкин?» – «Ах, говорит, – эта ее песня всю мне внутрь перевернула, она мне не радость, а большую потерю предвещает!..» И недолго он после того оставался тут, уехал, ни с кем не простился…

Новый, XIX век ознаменовался повальной цыганоманией среди просвещенной публики.

«…Во дворцах аристократов, в усадьбах помещиков, домах потомственных дворян распевали цыганские романсы, песни. Одеваясь под цыган, учились плясать как цыгане, играть на гитаре. Семиструнная гитара стала любимым инструментом почти в каждой семье… После 1812 года в Москве вошли в моду парадные обеды в трактирах, на которые обязательно приглашался хор цыган, – рассказывает патриарх цыганской культуры И. И. Ром-Лебедев. – Это было очень красивое зрелище: цыганки приходили празднично одетые, в расшитых золотом шалях, пристегнутых к одному плечу, в монистах и серьгах из мелких золотых монет. И плясали и пели с огромным воодушевлением».

В конце XVIII века в «Сборнике русских простых песен с нотами» Трутовского, дополненном Львовым и Иваном Прачем, помимо русских народных песен впервые в отдельный раздел были вынесены песни цыганские.

Какие песни звучали в первом московском цыганском хоре? Все те же русские «Во поле береза стояла», «Ах вы, сени, мои сени», «Из-под дуба, из-под вяза» и т. п. Авторы сборника писали: « Песни сии, также русскими сочиненные, переменили название свое и образ своего напева по причине употребления их нашими цыганами, которые придают им пением своим такой живой наряд, в котором они весьма отличны от русских и для скорой пантомимной пляски стали несравненно оных удобнее, будучи и для голоса лучше многих простонародных. В них более прочих мелодии, более веселости… »

Тройка у ресторана «Эльдорадо» в Москве

К 1820-м годам открываются первые трактиры и рестораны, где вечерами чаруют слух гостей плачем скрипки и услаждают взор жаркой пляской.

Обладатели первейших в империи фамилий любят на борзой тройке умчаться ночью в табор [5] Выходец из старинного рода И. И. Ром-Лебедев поясняет в своей книге: «Наш дом в Петровском парке в Москве был цыганским домом, подобно петербургским домам на Черной речке. В них жили семьи хоровых цыган и знаменитых дирижеров Н. И. Шишкина, Н. Д. Дулькевича… В прежние времена такие дома назывались “табором”…» , где богатым гостям всегда рады и готовы петь и плясать с ними хоть до рассвета.

Так со знанием дела написал Алексей Николаевич Апухтин в 1873 году в посвященном А. И. Гончарову стихотворении «О цыганах».

Наследники миллионных состояний кидали под ноги Стешам и Грушенькам пачки ассигнаций. Смуглянки, сверкая агатовыми очами, угощали прибывших шампанским. За каждый бокал, каждую песню и каждый танец полагалось платить отдельно.

В зарисовках сцен купеческого быта писателя Горбунова находим выразительные строчки о лихом кутеже:

Хор цыган во время ярмарки в Харькове. Гравюра Л. Серякова. 1871

Вот она, жизнь-то моя! Капиталу много, а тоски и еще больше!

Кабы в этом разе цыганов не было – помирать бы пришлось. Фараоны в линию! Конокрады по местам!