Сергей Галицкий - Из смерти в жизнь… Войны и судьбы

Следующей ночью в районе посёлка Инкерман у высоты Сахарная Головка мы сменили 2-й батальон 25-й Чапаевской дивизии. Батальону чапаевцев удалось задержать продвижение немцев. Но батальон был очень сильно потрёпан. К Новому году фронт относительно стабилизировался, и замена подразделений прошла без потерь.

Как только мы приняли фронт, солдатики-кавказцы по ночам группами стали переходить к немцам. По девять человек в день, по пять человек… И уже на той стороне, от немцев, орут остальным: «Слюшай, пэрэходы к нам!..». Как-то мне говорят: «Товарищ лейтенант, сегодня убили старшину роты из нашего батальона». (Старшинами были украинцы или русские. Младшие командиры в основном тоже.) Оказалось, что старшина, чтобы хоть как-то задержать дезертиров, ночью спрятался почти что на нейтральной полосе. И как только очередная партия дезертиров побежала к немцам, он попытался их остановить. Так они старшину застрелили и всё равно к немцам перебежали!

Сразу же появилось очень много самострелов. Я их быстро научился определять. Когда стреляют сами себе в левую ладошку, вокруг раны остаётся след от пороховых газов. Но через некоторое время этот след исчезает. И в госпитале, где такой самострел осматривают через какое-то время, этого знака уже нет. А у меня-то при первом осмотре эта обгорелость видна! Поэтому пишу: «Приникающее ранение левой руки». И ставлю две буквы – «СС». Самострел…

Самострелы были не только среди кавказцев. Но среди наших таких было единицы, и их после короткого следствия расстреливали. А среди кавказцев-то самострелов было полно! Но их не расстреливали. Нам говорили: они – несчастные люди, их надо воспитывать…

В самом начале я решил, что для более рациональной работы по оказанию помощи раненым мне следует развернуть медпункт подальше от переднего края. Поэтому в соответствии с Уставом я выбрал место для развёртывания батальонного медицинского пункта в селе Новые Шули. Это примерно в полутора километрах от переднего края. Но почти сразу убедился, что не всем уставам и наставлениям стоит слепо следовать: война вносит свои коррективы. Оказалось, что моя помощь более всего нужна именно на поле боя. Ведь некоторые раненые не могут перенести даже небольшую транспортировку. Вдобавок оказалось, что противник хорошо пристрелялся к Новым Шулям. При малейшем передвижении сразу начинался обстрел. Так что об эвакуации раненых с передовой в дневное время нечего было и думать.

Мне часто приходилось одному ходить от своего пункта до передовой и ночью, и днём. Когда мы заняли передовые позиции, фронт несколько стабилизировался. Это мою бдительность и притупило. Да и вообще мне и в голову не приходило, что в прифронтовой зоне на меня могут напасть. Об этом мне напомнил комбат, когда в очередной раз я прибыл для доклада в штаб. Он обратил на меня внимание из-за моего внешнего вида. Выглядел я действительно достаточно странно: без портупеи, в гражданском свитере, но в начищенных до блеска хромовых сапогах! Очень мало был похож на офицера Красной армии. (Только потом я сообразил, что это была неплохая маскировка при моих перемещениях к передовой.) А вдобавок комбат узнал, что я ещё и безоружен! Тут же мне выдали штык от десятизарядной винтовки. (Когда я взял его в руки, то чётко понял, что даже если на меня нападут, я не смогу зарезать человека…) В дополнение к штыку мне дали пару гранат.

Со штыком и гранатами я проходил несколько дней. Потом медпункт передислоцировали в район штаба батальона, где для него подготовили хорошую землянку. Отсюда до передовой было намного ближе. Я стал бывать в траншеях ежедневно, а иногда и по несколько раз в день. Штык и гранаты больше с собой не брал… Вместо них мне выдали пистолет.

В Севастополе нам каждый день давали фронтовые сто граммов. Но я же водку не пил, понятия не имел, что это такое. Санитары приносят: «Товарищ лейтенант, вот ваши сто граммов». – «Я не пью». – «А можно я выпью?». – «Можно». И стали они делить между собой мои сто граммов. Иногда даже препирались между собой: «Я сегодня пью лейтенантские!». – «Нет, я!». И вот как-то приходят ко мне в недоумении: «Товарищ лейтенант, що цэ такэ? Шо нам вмэсто горилки далы? Шапу… Шипу…». Я догадался: «Шампанское?». – «Да, да, да…». Но они его в жизни никогда не пили и даже названия не знали. Я тоже его не пил никогда. Говорю: «Ребята, вы что? Это же хороший напиток, его буржуазия пила!». Те: «Раз буржуазия пила, лейтенанту первому и нальём». Стали открывать бутылку, она почему-то была без этикетки. Никак не могут открыть. Крутили-крутили – она как стрельнёт! Всё содержимое вылетело. Ездовый, ему лет пятьдесят было, говорит: «Хлопче, следующую не так будем открывать. Подождите». Пошёл и принёс ведро, из которого он лошадь поил. Пшикнуло шампанское в ведро, но пена, конечно, не вылилась. Из ведра уже в кружку налили. И, конечно, первую кружку – лейтенанту. А это было сухое шампанское, кислое-прекислое (видимо, брют). Я-то ожидал другого вкуса, думал, что оно будет сладкое. Сморщился – чего в нём хорошего? А солдаты смотрят на меня и спрашивают: «Товарищ лейтенант, вы нас обманывали? Вы тоже не пили его никогда?». Так никто из нас это шампанское и не стал пить…

Мы находились на передовой уже несколько недель. Но ни одного живого «фрица» я так и не видел. Поэтому, проходя по окопам, надолго задерживался около солдат и вместе с ними вёл наблюдение за передним краем обороны немцев. Уж очень хотелось мне увидеть их поближе! Один раз мне даже дали поохотиться на гитлеровцев со снайперской винтовкой. В оптический прицел я увидел перебегающего немца, выстрелил – немец больше в прицеле не появился. И снайпер торжественно уверил меня в том, что я тоже открыл свой счёт!..

Пока позволяла обстановка, мы продолжали благоустраиваться. Отрыли ещё одну землянку. Там после оказания необходимой помощи собирали раненых перед эвакуацией их в тыл. Оттуда, с передовой-то, мне стало раненых эвакуировать проще. А вот туда, в тыл, эвакуация, наоборот, усложнилась. Дорога назад хорошо просматривалась противником, потому транспорт в дневное время двигаться по ней не мог. Ждали ночи. Но временами за день скапливалось много раненых, некоторым из них требовалась квалифицированная помощь, которую я, естественно, оказать не мог. Приходилось поддерживать их жизнь постоянным введением сердечных средств, перевязками, противошоковыми инъекциями.

Была и ещё одна трудность. Раненых приходилось таскать на руках. У меня во взводе была лошадь, самая тщедушная во всём батальоне. Она была в состоянии таскать только одну маленькую повозку, точнее – двуколку. А вот держать лошадь оказалось негде! Пришлось отправить лошадку в хозвзвод. Позже она всё же сослужила службу, когда батальон передислоцировался. Лошадка перевозила наше скромное медицинское имущество.