Егор Канкрин - Путешествие 1840 г.

Вчера ближе к вечеру ветер стал дуть сильнее, а волны стали выше. Поэтому, чтобы на ночь глядя не плыть до Звинемюнде – наши северные светлые ночи уже проходят, – мы решили пристать в Кристиансоре, где можно было переночевать и осмотреться. Кристиансор – это крепость, находящаяся примерно в трех немецких милях от Борнхольма. Она стоит на трех маленьких островах: Кристинасхольм, с круглым донжоном, оснащенным батареями наверху, маяком и реющим флагом, резиденцией коменданта, так радушно принявшего нас, с церковью, ветряной мельницей и другими постройками, остров Фридрихсхольм, тоже с круглой, но мене оборудованной башней и другими постройками. Фортификации возведены из камня и известняка и прекрасно сохранились, как и немногочисленные здания. Значительный гарнизон крепости занимается также судостроением и рыболовецким промыслом. Между двумя островами среди утесов лежит совсем маленький третий остров. Гавань, образованная двумя островами, очень тихая, и хотя она и мала, но в шторм, случалось, могла укрыть до шестидесяти судов. Кристиансор – это одновременно и тюрьма для государственных преступников. Дикие гуси нагло плавают вдоль и поперек, поскольку их запрещено стрелять. Они гнездятся на островах, оставляя здесь в обилии так необходимые коменданту пух и перья.

Острова состоят из гранита, по обыкновению расколотого, закругленного сверху и как это видно во многих местах, заваленного набок на 37 градусов с юга на север. Некоторые экземпляры наводят на мысль о его родстве с тем гранитом, из которого сделаны сфинксы, что выставлены на набережной Невы перед академией искусств. В некоторых укромных местах среди скал жители разбили сады с цветами и рядами деревьев. Этот спор растительности с географической широтой особенно заметен на примере редкой листвы молодых вязов средней величины. Молодые деревца в одном из этих высоких садов так и остались, по сути, кустарником с колючими короткими сучьями вместо ветвей. В укромном, защищенном месте мы также обнаружили яблоню, грушу и абрикос, растущий на одной из скал. Все деревья побелены известью и выглядят очень плохо, словно больны каким-то странным недугом. Впрочем, даже цветы здесь являют лишь скупые признаки жизни.

Гарнизон состоит из датчан. Узнаю эту породу – тяжелые светловолосые северные немцы.

Море стало спокойнее. Мы покинули Кристиансор в 10 часов вечера и в 10 часов следующего утра уже подплывали к Свинемюнде. Когда мы достигли залива, ветер усилился, на небе появились тучи. В открытом море, вероятно, довольно сильно штормило.

Лоцман принес мне письмо, в котором российский консул сообщал мне о кончине прусского короля, случившейся 26 мая (8 июня). Это был последний из трех выдающихся монархов, которые определяли судьбу Европы в нашу великую эпоху. Мне довелось видеть их и в тяжелые, порою даже отчаянные времена, равно, как и в дни триумфов и славы. Мало кого из них судьба била так, как Фридриха Вильгельма III. Природа одарила его особой стойкостью к подобным ударам. Удача, слава, уважение и любовь, которые он снискал в последние двадцать пять лет своего правления пришли на смену его прежним лишениям. Он не был великим, а в последнее время не был даже и особо деятельным, но понимающим и добрым монархом. Ведь всем известно, что наибольшую заботу о народе проявляют обычно монархи уже в почтенном возрасте. Отдают ли они сами себе в этом отчет – это другой вопрос. Ясно лишь, что здесь мы имеем дело с классическим случаем. Новому правителю откроются новые горизонты.

Умирают и тысячи простых людей, которым однажды довелось пережить три удивительных года после 1812-го. Уже мало кто из нынешних российских офицером отмечает отступление французов за Неман, и вряд ли вообще на службе в русской армии еще остались офицеры и солдаты, сражавшиеся в те годы.

Какими сдержанными стали люди, вспоминая то славное время! Тогда важнее всего была свобода нации, народность, избавление от иноземного ярма. Ныне же люди прославляют вчерашних поработителей, изводят друг друга мелочной полемикой о формальностях гражданского права, в то время как суть его несовершенства кроется в повальной невоспитанности людей и той лжи, которую печатают газеты.

С другой стороны, это естественно. Все старое должно исчезнуть в тумане. В свое время штурм Трокадеро наделал столько же шума, сколько наш Аустерлиц, а какая-нибудь битва при Вероне была, вероятно, не менее значима, чем наш Лейпциг. Окружающий мир прочнее мира грез, не будь это так, мы бы все давно утонули в воспоминаниях. Но нам, всем тем, кто все это прожил и пережил, в каком бы звании мы тогда ни состояли, выпал случай вместе взвесить произошедшее и происходящее. Взять и положить их на разные чаши весов. Но, чтобы сделать это правильно, надо не бояться встретиться с призраком самого себя.

Я в Берлине. После ужина, в 7 часов, пошел прогуляться по Унтер-ден-Линден. Затем проехался на городском извозчике, будучи одетым в штатское. Хотел просто осмотреться. Я был в Берлине тогда, в 1815, но я был, конечно же, другим человеком. Королевский замок – очень большое здание, возведенное в прежнюю эпоху – являет собой начало стиля рококо и, безусловно, заслуживает всяческих похвал. Старый замок курфюрста с башнями по углам, сохраненный в виде пристройки к одной из стен, остался почти нетронутым. Вот она цельная картина того, как настоящее расправляется с прошлым. Между тем, этот курфюрстов замок был в свое время главным зданием столицы. Нынче, стоит какой-либо важной особе вдруг поселиться в старом замке – сейчас это не более чем резиденция для частных лиц, – ее тут же запишут в частные лица. Причина, увы, весьма банальна. Власть порождается мнением людей, которое увенчивает властителей специальным нимбом, весьма, кстати, очевидным, наделяя их тем самым особым магнетизмом. Но вот нимб исчез – и от прежней славы не остается и следа.

В Тиргартене мне приглянулись некоторые весьма приличные домишки, в особенности небольшие. Здесь разрешено строиться каждому, и поэтому в архитектуре можно наблюдать много фантазии, несмотря на то, что стиль такого дома сам по себе накладывает определенные ограничения.

В эти дни я вновь проехал мимо некоторых примечательных сооружений, но был слишком занят поручениями моего монарха и представлением ко двору нового короля, чтобы писать.

В Лейпциге мы случайно оказались в нужном месте в нужное время, успев к праздничному шествию по случаю годовщины начала книгопечатанья, и могли все увидеть воочию. Подобные шествия обычно хорошо укладываются в программу и красиво описываются в газетах, в действительности в них есть что-то от фарса – им недостает достоинства.