Николай Кононов - Бог без машины. Истории 20 сумасшедших, сделавших в России бизнес с нуля

Неосвоенность территорий, которые подарили Российская империя и Союз, деморализует бизнесменов еще на стадии подсчета транспортных издержек. Один из них сказал: «Если хочешь экспансии, твердо знай, что вокруг пустыня, и думай, думай о логистике – больше, чем о продукте, чем о чем-то бы то ни было». Нигде в мире география не доставляет стольких проблем – если, конечно, не найти изобретательный способ выкрутиться из обстоятельств.

Сначала человек различал три цвета: синий – небо, белый – земля, коричневый – анорак. Потом белый поглотил мир. До пурги жил рельеф – холм, река, куст, – а теперь все скрылось. Солнце светит, но через заполненный падающей ватой воздух не видно, где оно; везде.

Проныл самолет. Если видеть, куда летит, можно догадаться, где какая сторона света. Но белое съело солнце, что говорить о самолете. Остается гул двигателей, но проклятая вата рассеивает и его.

Семьдесят первая параллель. Человек стоял на коленях среди тундры, молился и прятался от ветра и залеплявшей глаза пурги за сломанный снегоход.

Человек стыл, танцевал на снегу, вытаптывая пятачок среди сугробов, по бедра в белом, и проклинал край земли, куда его занесло. Вытанцовывалось неважно. Сковывали не окружающие -40, а смертный страх.

Когда задуло, он, конечно, вспомнил, что ему говорили: раскапывай снег до земли и смотри, как на компас, куда трава лежит. Раскопал, даже согрелся, но надо же помнить, какой ветер дул, когда ложился первый снег, чтобы наклон травинок сказал что-то о сторонах света.

Ужас душил потерявшегося еще и потому, что если бы развиднелось и он починил снегоход – все равно не уехал бы, поскольку заблудился в ландшафте без свойств. Местные умеют искать путь по застругам на снегу, звездам, читать звуки, ветер, следы, а он – нет.

Вдруг показалось, что скрипят полозья, кто-то едет. Слышно, как дышат и спешат лайки. Сначала он испугался, потому что местные говорили, что в метель по тундре, которую они зовут сендухой, а он – пустыней, кружит сендушный – мужичок без бровей – и набирает слуг из живых душ. Помотал головой – не верю в бред, но здесь пустыня, пространство убеждает, что вокруг реальность, которая подчиняется неясным законам.

После танца занемели ноги. Человек понял, что сопротивляться незачем и опустился на колени, позволив белому цвету обнять его за плечи.

Он родился на пахнущем розмарином юге, у гор и моря, полного осетра и нефти. Его звали Наибуллах Магомедович, и увязнуть в Русском Устье ему помогли мандарины. Ну, не только, еще яблоки и другие фрукты, которыми он торговал. Как сибирские первопроходцы, Наибуллах двигался на север. Основал в Якутске фирму. Севернее Якутска для предпринимателя средней руки жизни нет, а для мелочи есть. Наибуллах возил в улусы – якутские районы – апельсины и яблоки.

Однажды в Чокурдахе, поселке в 100 километрах от Ледовитого океана, у него отказались принимать фрукты. Мол, до тебя прилетали, чего не хватало, завезли. Наибуллах спросил, куда деваться, и ему посоветовали поселок Русское Устье. Идея понравилась – русский понятнее якута, от которого следует бежать, если тот выпил хоть стакан.

Наибуллах зафрахтовал лодку, погрузил ящики и отплыл, не зная, какие контрагенты ждут его в Устье и почему у них в паспорте национальностью записано «местный русский». Знал только, что поселок у океана и люди живут там безвылазно лет двести, а может, четыреста.

На месте рассказали, что пятьсот. Вроде как первыми явились новгородцы, бежавшие от вертикали власти Ивана Грозного. К ним присоединились казаки, плывшие от Якутска на разведку. Часть их как поняла, что конец земли, придется идти обратно, так плюнула и осталась. Первопроходцы женились на якутских, эвенских и эвенкийских женщинах и обратили их в православную веру, возвели храм.

Когда Наибуллах заглянул в него, не сразу понял, что это церковь – пустой сарай и вместо иконостаса приколота бумажная икона. Ему объяснили: деревянные образа прибивали на кресты умершим – ложился ты, а над тобой оставался святой, Спас или Богоматерь. Когда красные углы иссякли, пришлось брать из храма.

Наибуллаха поразило, что в Русском Устье помнили, что такое святки, и ходили к соседям колядовать. Действо обзывали «машкерады пришли». Правда, колядок не пели – надевали маски и танцевали. И не пили – вообще никогда.

Наибуллах недоумевал – вроде русские, а выглядят как чукчи. Потом привык. Ему понравилась помогавшая пристроить фрукты девушка, он женился и осел в Устье навек.

Пришельца учили ставить невод, различать путь в тундре. С первым еще ничего, а с ориентированием беда. Охотники смеялись, но так и не смогли растолковать, как определяют дорогу. «За этим бугром еще один, а справа протока. Там куст торчит, чуть влево наклонился». – «А зимой как?» – спрашивал Наибуллах. «Ну, куст заметает, а что, тебе протоки мало?»

На деревню смотрело зеркало тундры, с капиллярной сеткой проток. Зимой бесстрастное, летом чуть человечнее, с ржаво-охряными лишайниками. Когда погода замирала, Наибуллах охотился недалеко от деревни. Никто из русскоустьинцев не бил зверя, разве песца, сдавали шкуры. Разъезжающий с ружьем человек вызывал уважение.

Вокруг Устья он уже не плутал, но однажды все-таки прокололся. Тихо и страшно поднялся ветер – сначала низовой, затем тишина и порыв, сбивающий с ног, снег. Разыскивая дома, Наибуллах уронил снегоход и едва выбрался из-под него.

Перед тем как упасть на колени, он вспомнил, что местные в пургу вкапывали нарты носом кверху, заслоняясь от ветра, обкладывались собаками и дремали, не шевелясь и не тратя сил. Он плакал оттого, что погибал на чужой земле, своя бы спасла.

Наибуллаха откопали у околицы. Он лежал лицом в руки, припорошенный, живой и почти не обмороженный. Ладоней от лица, впрочем, не отлепили.

Через несколько дней он ожил, заговорил и даже вышел на улицу. Все радовались, кроме жены. Она поняла, что Наибуллах не чувствует земли, по которой ходит, – хотя, нет, ног не отморозил. Ей предстояло выбрать – улететь с ним или остаться.

Когда ехали на снегоходе в аэропорт, Наибуллах глядел в спину впередисидящему. Иногда резко оглядывался. Тундра молчала и не двигалась – и он тоже молчал. Белый цвет разжал объятья и отпустил на юг к пахнущим после ливня скалам и доннику, бессмертнику, анису.

Историю торговца фруктами я услышал в Русском Устье. Я летел, чтобы посмотреть на самую северную русскую деревню, а выяснилось, что отношения этого селения с миром – аллегория беды любого бизнеса, выросшего вдали от города.

Наука не знала, кто первым пришел на ледяной холм Стан-чик – версию о новгородцах и казаках Дежнева историки не подтверждали. С другой стороны, мало кто из ученых посещал здешние места. 1218 километров на самолете на северо-восток от Якутска, через Верхоянский хребет, и еще сотню на снегоходе или лодке – не ближний свет.