Федор Шаляпин - Маска и душа

И, дѣйствительно, устроилъ. Успѣхъ, кое какiя деньги и благодатный дождь самыхъ неожиданныхъ для меня предложенiй. Сейчасъ же послѣ концерта въ Ригу прiѣхалъ ко мнѣ изъ Лондона видный дѣятель большого грамофоннаго общества Гайзбергъ и предложилъ возобновить довоенный контрактъ, выложивъ на бочку 200 фунтовъ стерлинговъ. Пришли телеграфныя приглашеннiя пѣть изъ Европы, Америки, Китая, Японiи, Австралiи…

Предоставляю читателямъ самимъ вообразить, какой я закатилъ ужинъ моимъ рижскимъ друзьямъ и прiятелямъ. Весь верхнiй залъ ресторана Шварца былъ закрытъ для публики, и мы усердно поработали. Надо же было мнѣ истратить четверть баснословной суммы, какъ съ неба ко мнѣ упавшей.

Въ этотъ мой выѣздъ изъ Россiи я побывалъ въ Америкѣ и пѣлъ концерты въ Лондонѣ. Половину моего заработка въ Англiи, а именно 1400 фунтовъ, я имѣлъ честь вручить совѣтскому послу въ Англiи, покойному Красину. Это было въ добрыхъ традицiяхъ крѣпостного рабства, когда мужикъ, уходившiй на отхожiе промыслы, отдавалъ помещику, собственнику живота его, часть заработковъ.

Я традицiи уважаю.

Если изъ первой моей поездки заграницу я вернулся въ Петербургъ съ нѣкоторой надеждой какъ нибудь вырваться на волю, то изъ второй я вернулся домой съ твердымъ намѣренiемъ осуществить эту мечту. Я убѣдился, что заграницей я могу жить болѣе спокойно, болѣе независимо, не отдавая никому ни въ чѣмъ никакихъ отчетовъ, не спрашивая, какъ ученикъ приготовительнаго класса, можно ли выйти или нельзя…

Жить заграницей одному, безъ любимой семьи, мнѣ не мыслилось, а выѣздъ со всей семьей былъ, конечно, сложнѣе — разрѣшатъ ли? И вотъ тутъ — каюсь — я рѣшилъ покривить душою. Я сталъ развивать мысль, что мои выступленiя заграницей приносятъ совѣтской власти пользу, дѣлаютъ ей большую рекламу. «Вотъ, дескать, какiе въ «совѣтахъ» живутъ и процвѣтаютъ артисты!» Я этого, конечно, не думалъ. Всѣмъ же понятно, что если я не плохо пою и не плохо играю, то въ этомъ председатель Совнаркома ни душой, ни тѣломъ не виноватъ, что такимъ ужъ меня, задолго до большевизма, создалъ Господь Богъ. Я это просто бухнулъ въ мой профитъ.

Къ моей мысли отнеслись, однако, серьезно и весьма благосклонно. Скоро въ моемъ карманѣ лежало заветное разрѣшенiе мнѣ выехать заграницу съ моей семьей…

Однако, въ Москвѣ оставалась моя дочь, которая замужемъ, моя первая жена и мои сыновья. Я не хотѣлъ подвергать ихъ какимъ нибудь непрiятностямъ въ Москвѣ и поэтому обратился къ Дзержинскому съ просьбой не дѣлать поспѣшныхъ заключенiй изъ какихъ бы то ни было сообщенiи обо мнѣ иностранной печати. Можетъ, вѣдь, найтись предпрiимчивый репортеръ, который напечатаетъ сенсацiонное со мною интервью, а оно мнѣ и не снилось.

Дзержинскѣ меня внимательно выслушалъ и сказалъ:

— Хорошо.

Спустя двѣ три недѣли послѣ этого, въ раннее летнее утро, на одной изъ набережныхъ Невы, по близости отъ Художественной Академiи, собрался небольшой кружокъ моихъ знакомыхъ и друзей. Я съ семьей стоялъ на палубѣ. Мы махали платками. А мои дражайшiе музыканты Марiинскаго оркестра, старые мои кровные сослуживцы, разыгрывали марши.

Когда же двинулся пароходъ, съ кормы котораго я, снявъ шляпу, махалъ ею и кланялся имъ — то въ этотъ грустный для меня моментъ, грустный потому, что я уже зналъ, что долго не вернусь на родину — музыканты заиграли «Интернацiоналъ»…

Такъ, на глазахъ у моихъ друзей, въ холодныхъ прозрачныхъ водахъ Царицы-Невы растаялъ навсегда мнимый большевикъ — Шаляпинъ.

Съ жадной радостью вдыхалъ я воздухъ Европы. Послѣ нищенской и печальной жизни русскихъ столицъ все представлялось мнѣ богатымъ и прекраснымъ. По улицамъ ходили, какъ мнѣ казалось, счастливые люди — беззаботные и хорошо одѣтые. Меня изумляли обыкновенныя витрины магазиновъ, въ которыхъ можно было безъ усилiй и ордеровъ центральной власти достать любой товаръ. О томъ, что я оставилъ позади себя, не хотѣлось думать. Малѣйшее напоминанiе о пережитомъ вызывало мучительное чувство. Я, конечно, далъ себѣ слово держаться заграницей вдали отъ всякой политики, заниматься своимъ дѣломъ и избегать открытаго выраженiя какихъ нибудь моихъ опинiоновъ о совѣтской власти. Не мое это актерское дѣло, — думалъ я. Заявленiе Дзержинскому, что никакихъ политическихъ интервью я давать не буду, было совершенно искреннимъ. А между тѣмъ, уже черезъ нѣкоторое время послѣ выѣзда изъ Петербурга я невольно учинилъ весьма резкую демонстрацiю противъ совѣтской власти, и только потому, что глупый одинъ человѣкъ грубо напомнилъ мнѣ заграницей то, отъ чего я убѣжалъ.

Было это въ Осло. Пришелъ ко мнѣ совѣтскiй консулъ, не то приветствовать меня, не то облегчить мнѣ хлопоты по поездке. Хотя внимание консула мнѣ вовсе не было нужно, я его сердечно поблагодарилъ — оно меня тронуло. Оказалось, однако, что консулъ исправлялъ въ Осло еще одну оффицiальную обязанность — онъ былъ корреспондентомъ совѣтского телеграфнаго агентства. И вотъ, исполнивъ весьма мило консульскiй долгъ гостепрiимства, мой посетитель незаметно для меня перегримировался, принялъ домашне-русскiй обликъ и вступилъ въ торжественное исправленiе второй его служебной обязанности.

— Какъ вы, Федоръ Ивановичъ, относитесь къ совѣтской власти?

Поставилъ вопросъ и раскрылъ корреспондентскiй блокнотъ, собираясь записывать мой отвѣть.

Не знаю, гдѣ теперь этотъ знаменитый блокнотъ — успелъ ли хозяинъ его унести вмѣстѣ со своими ногами, или онъ по настоящее время валяется на полу гостинницы въ Осло.

Глупый вопросъ и наглое залезанiе въ мою душу, еще полную боли, меня взорвали, какъ бомбу. Забывъ Дзержинскаго и все на свѣте, я до смерти испугалъ консула-корреспондента отвѣтнымъ вопросительнымъ знакомъ, который я четко изобразилъ въ воздухе, поднявъ тяжелый стулъ:

— А опрашивали они меня, когда власть брали? — закричалъ я громовымъ голосомъ. — Тогда, небось, обошлись безъ моего мнѣнiя, а теперь — какъ я отношусь? — Вонъ немедленно отсюда!..

Не знаю, сделался ли известенъ этотъ инцидентъ Дзержинскому, и что онъ о немъ подумалъ. За то, мнѣ очень скоро пришлось, къ сожалешю, узнать, что думаютъ о моемъ отношенiи къ большевистской власти заграницей… Это само по себѣ не очень важное обстоятельство находится въ связи съ темой болѣе общаго порядка, которая меня часто занимала и даже, признаюсь, волновала: почему это люди склонны такъ охотно во всемъ видѣть плохое и такъ легко всему плохому вѣрить? Тутъ мнѣ необходимо сдѣлать отступленiе.

Въ теченiе моей долгой артистической карьеры я нерѣдко получалъ знаки вниманiя къ моему таланту со стороны публики, а иногда и оффицiальныя «награды» отъ правительствъ и государей. Какъ артистъ, я нравился всѣмъ слоямъ населенiя, имѣлъ успѣхъ и при дворѣ. Но честно говорю, что никогда я не добивался никакихъ наградъ, ибо отъ природы не страдаю честолюбiемъ, а еще меньше — тщеславiемъ. Награды же я получалъ потому, что разъ было принято награждать артистовъ, то не могли же не награждать и меня. Отличiя, которыя я получалъ, являлись для меня въ известной степени сюрпризами — признаюсь, почти всегда прiятными.