Олег Ивановский - Записки офицера «СМЕРШа»

Теперь мужскому роду предписывалось знакомство, с учреждением, именуемым военкоматом. Был такой и в нашем районе, в поселке Леонидовка, что близ Мытищ.

Первое знакомство состояло из прохождения двух комиссий: мандатной и медицинской и получения маленького беленького документика, именуемого приписным свидетельством. Этот документ свидетельствовал о том, что некий гражданин с очень знакомой мне фамилией, именем и отчеством подлежит призыву в Красную армию, точнее, в морпогранохрану, и обязан в октябре 1940 года по специальной повестке прибыть в военкомат для отправки по месту службы.

Это сразу и однозначно снимало неопределенность послеэкзаменационного периода. Пугало ли это? Нет, насколько помнится. Впереди три месяца свободы, а потом? Потом служба в армии. А что это такое? Страшно или нет? А кто из нас знал это? Интересно? Конечно, потому что это новое, совершенно новое, и совсем не похожее на ту жизнь, которой жил все свои восемнадцать лет. Знакомые сверстники в армии еще не служили.

Пока предстоящее изменение в жизни воспринималось лишь как неизбежное расставание с родительским кровом, понимая под этим мать, отца, бабушку, и, пожалуй, еще более щемящее — с любимой девушкой Верочкой Меньшиковой.

«Предлагаю 3 октября 1940 года прибыть к 22 часам в райвоенкомат с вещами для отправки по месту службы в рядах Красной армии». Не дословно. Не помн. о тех слов, что были в той повестке, которую я получил в последних числах сентября. Перечислялось там, если мне не изменяет память, то, что надо было взять с собой и что острижен я должен быть наголо, под машинку.

«Под машинку…» 3 октября это требование, пожалуй, было наиболее неприятным. Волосы у меня были густые, пышные и чудесно вились. «Как у молодого Пушкина», — любила говаривать мать. Да, в тот день шевелюра моя темными комками ложилась на простынку, услужливо заправленную за воротник, в нашей поселковой парикмахерской. Рядом была Верочка. У нее из глаз катились слезы…

Потом поехал в Москву. Невольно потянуло на улицу Радио, еще раз заглянуть в школу, нашу Радищевку, поглазеть на медленно вертящийся трехлопастной ветряк на высокой башне за забором ЦАГИ. Пошел к набережной Яузы, взглянуть на Лефортово. На лыжах там нормы на ГТО сдавали…

Эх, знать бы тогда, что я шел мимо энкавэдэшной «шарашки», где в то самое время работал «зэк» Сергей Королев, с которым судьба сведет меня через семь лет…

Тот день и вечер пролетели как во сне. Очевидно, нервы были в таком состоянии, что мозг запечатлевать всего не имел возможности.

Помню только, что весь вечер рядом были отец, мать, бабушка и Верочка. Трое еще как-то держались, стараясь не подавать виду, а бабушка частенько, махнув рукой на нас, подносила к глазам краешек фартука, отворачивалась в угол к двум старинным иконам в золоченых окладах. Там всегда горела маленькая рубиновая лампадка, в которую она раз в неделю наливала из бутылочки специальное «деревянное» масло.

— Боже, спаси и сохрани раба твоего!.. — слышалось из угла. — Ну, ничего, родной внучок мой, это хорошо, что ты в армию идешь в день своего андела, в день именин твоих. Твой андел-хранитель (она так и говорила «андел») будет тебя хранить, а я молиться буду…

«Ангел-хранитель будет тебя хранить…» Сколько раз я вспоминал эти бабушкины слова!

Сборы в дорогу не заняли много времени. Собственно, и собирать-то было почти нечего. Старенький костюм, сшитый матерью из какой-то крашеной фланели, пара белья, зубная щетка, коробочка с порошком, мыло, полотенце, школьный аттестат, ручка-самописка, что-то из еды — вот, пожалуй, и все мое имущество. Бритву не брал, еще брить было нечего.

Часов около одиннадцати вечера пошли на платформу. Мама, отец, Верочка. Последние поцелуи… Слезы… Электричка тронулась..

Думал ли тогда, что уезжаю из Тайнинки, из детства, из юности, от родных, друзей, любимой девушки так надолго? Да нет, конечно, не думал. Знал только, что на три года, так служили в погранвойсках, а может быть, и на четыре — ведь морпогранохрана…

В военкомате таких, как я, стриженых, собралось довольно много. Сдал повестку. «Твоя команда вон в той комнате. Там ждать!»

Ждать… А долго? А кто знает? Прошел час, другой. А где же здесь спать? Кроватей никаких. Деревянные скамейки вдоль стен, сплошь оклеенных плакатами с цветными разрезами противогазов, силуэтами иностранных самолетов с их опознавательными знаками, еще что-то.

Скорчившись, примостились на лавках, кое-как уснули. Долго ли пришлось поспать — не помню. Часов, естественно, на руках не было, в карманах тоже. В те годы в нашем возрасте часы, пожалуй, редко кто имел.

Перед рассветом нас подняли и на видавшем виды га-зовском автобусе повезли в Москву. Приехали на какой-то вокзал, заехали с задворков к товарным платформам. Сопровождавший нас из военкомата куда-то ушел. Вскоре последовало указание: «Всем в санпропускник, белье и верхнюю одежду — в спецкамеру!» Через час уяснили, что санпропускник это просто душ, а спецкамера — это для пропарки (или прожарки) белья и верхней одежды. Зачем? Объяснили: «Чтобы паразитов с собой не брать». Порядок есть порядок. Ничего не поделаешь, пришлось подчиняться.

Не обошлось и без сюрпризов. Несмотря на предупреждение, что с вещами ничего кожаного и резинового не сдавать, кто-то оставил ремень в брюках. А когда стали одеваться, то незадачливый экспериментатор с недоумением вертел в руках нечто напоминающее небольшую палку, раза в два короче и тверже бывшего ремня.

Под вечер к платформе подали состав. Товарные вагоны, маленькие, таких сейчас на железных дорогах и не встретишь. Заглянул я внутрь — по обе стороны от двери в два этажа настилы из нестроганых досок. И все.

— По вагонам! — команда по перрону.

— А по сколько человек в вагон-то? — спросил кто-то.

— По тридцать два! По восемь человек на этаж. Ясно? Вещи под голову, пальтишком, у кого есть, накроетесь. Ясно?

Не скажу, что все услышанное было ясным. Но раздумывать некогда. Залезли. Разместились. Мне, как я считал, повезло, досталось крайнее место на втором этаже рядом с маленьким квадратным окошком.

Столпились у открытой двери, облокотившись на деревянный, брус, положенный поперек дверного проема. Где-то впереди гукнул паровоз. Дернулся вагон, звякнули буфера, и перрон медленно поплыл назад, затем быстрее и быстрее.

1940 год. Октябрь. Уже четвертое. Половина одиннадцатого ночи…

1957 год. Октябрь. Четвертое. Половина одиннадцатого ночи…

На стартовой площадке рядом с ракетой, готовой к гигантскому скачку в пространство, в историю, появился горнист. Резкие звуки горна вторглись в темень байконурской ночи. Двадцать два часа двадцать семь минут. Минутная готовность! Оторвалось от ракеты и пропало облачко парящего кислорода. Сейчас, вот-вот сейчас! Сердце рвалось в груди. Я смотрел не отрывая глаз, боясь моргнуть. Наконец, отблеск пламени и гул, низкий раскатистый гул. Ракета в клубах дыма. Величественно, неторопливо, уверенно ее белое тело поднялось, пошло…