Борис Ардов - Table-Talks на Ордынке

Году в девятнадцатом в «революционном Петрограде» ночью была облава, проверяли документы. Среди задержанных оказался князь С. М. Волконский, в прошлом директор императорских театров.

— Фамилия? — спросил его тот из матросов, кто вел протокол.

— Волконский.

— Происхождение? Князь пожал плечами.

Тогда другой матрос, который командовал всей процедурой, вмешался и сказал:

— Декабристу Волконскому — родственник?

— Внук.

— Пиши: пролетарское, — распорядился начальник.

Ардов был прирожденным юмористом, это качество было свойственно ему во всем, а не только в писании рассказов. Можно с уверенностью сказать, что в те невеселые времена, когда ему довелось жить, лишь ничтожная часть его комической одаренности реализовывалась в его сочинениях для печати и эстрады.

Еще в двадцатые годы в Доме искусств Ардов проходил мимо ресторанного столика, за которым сидела опереточная примадонна Татьяна Бах и ее муж известнейший, а потому и со-стоятельнейший врач-гомеопат. Этот человек обратился к Ардову с такими словами:

— Говорят, вы очень остроумный человек. Скажите нам что-нибудь смешное.

Отец взглянул на него и, не задумываясь, произнес:

— Гомеопат гомеопатою, а деньги загребает ал-лопатою…

Маяковский был первым советским писателем, который завел автомобиль, привез себе из Парижа «Рено». Однажды Ардов явился в какую-то компанию, где был и Маяковский. Поэт обратился к нему с такими словами:

— Ардик, вы там на улице не видели моего «Рено»?

— Ни хрено я там не видел, — отвечал Ардов.

Михаил Кольцов в тридцатые годы стал выпускать политический журнал «За рубежом». (Можно себе вообразить, какое это было издание по тем временам.) И вот Ардов сказал Кольцову:

— Знаете, как на самом деле должен называться ваш журнал? «За рупь ежом».

Однажды в Союзе писателей отец познакомился с каким-то человеком и договаривался с ним о встрече.

— Моя фамилия — Ардов, — произнес он. Неподалеку стоял поэт Твардовский, который неожиданно вмешался в разговор и сказал:

— Какая неприятная фамилия. Отец повернулся к нему и отвечал:

— Это потому, что она составляет ровно середину вашей.

В каком-то доме подвыпивший по своему обыкновению поэт Ярослав Смеляков сказал Ардову:

— Я не понимаю, о чем с тобой может разговаривать Ахматова.

Отец посмотрел на него и произнес:

— А как ты вообще можешь понимать, о чем говорят интеллигентные люди?..

Поэт Андрей Сергеев, который много занимался переводами, рассказал:

— Ваш отец увидел меня в Союзе писателей и произнес: «Поэт-переводчик звучит так как генерал-лейтенант».

Был юбилей Московского театра Сатиры. Во время своего выступления Ардов произнес в частности такое:

— У нас в Союзе писателей есть парикмахер по фамилии Маргулис глуповатый и пошловатый еврей.

Сидящий в зале драматург Иосиф (Оня) Прут перебил его репликой:

— Витя, а я передам Маргулису, что ты так о нем думаешь.

— Онечка, — обратился к нему Ардов, — если тебе не трудно, пожалуйста, передай ему, что я и о тебе точно так же думаю…

На Ордынку пришел литератор, который публиковался под псевдонимом Басманов. Отец надписал ему свою книжку:

Вообще Ардов был одаренным автором шуточных стихов. Сочинял он и эпиграммы, некоторые из них довольно удачны. Например такая:

Был у Ардова приятель, который почти всю жизнь работал в Московском планетарии. Отец сказал ему:

— Знаешь, почему тебя там так долго держат? Потому что ты звезд с неба не хватаешь…

Литератор С. с молоду был женат, а потом долгие годы жил холостяком. Время от времени он приводил на Ордынку очередную претендентку на руку и сердце, однако же, всякий раз от регистрации брака уклонялся. После очередного такого визита он сказал Ардову:

— Ты знаешь, я все-таки решил на ней не жениться…

— Не женись, не женись, — отвечал отец, — женишься уже прямо на больничной сиделке…

Какой-то человек сказал Ардову:

— Вы, очевидно, под своей бородой скрываете какой-то физический недостаток.

— Скрываю, — отвечал тот.

— А какой?

— Грыжу.

Ардов говорил:

— Политика «кнута и пряника» известна еще со времен древнего Рима. Но большевики и тут ввели некое новшество. Они первыми догадались выдавать кнут — за пряник.

Ему же принадлежит занятное наблюдение. Страшное слово «опричнина» (опричь, кроме) вполне совпадает с наименованием сталинских лет — «особый отдел».

Е. заметил еще одно совпадение, но уже не лексическое, а топографическое. Пыточная «тайная канцелярия», а потом и екатерининская «тайная экспедиция» находились в начале Мясницкой, на левой стороне, то есть у самой Лубянки.

Близкую приятельницу Ахматовой — Эмму Григорьевну Герштейн, которая долгие годы занималась творчеством М. Ю. Лермонтова, Ардов называл так:

— Лермонтоведка Палестины.

О другой даме он говорил:

— Гетера инкогнито.

Весьма остроумным человеком был замечательный художник Николай Эрнестович Радлов.

Году эдак в двадцатом ему довелось ехать на автомобиле из Петрограда в Царское. Навстречу тащилась крестьянская лошаденка. Увидев впервые такое чудище, как автомобиль, несчастная кляча забилась в своих оглоблях. Мужик соскочил с телеги, сорвал с себя ватник и накинул ей на голову, чтобы она не видела машины и не слышала ее…

Когда разминулись, Радлов произнес:

— При социализме они будут это делать смокингами…

Я помню несколько изумительных карикатур Радлова, относящихся к той же ранней советской эпохе.

Кладбище. Полуразрушенный, но когда-то роскошный склеп. Возле выбитой двери на земле расположились беспризорники, они играют в карты и пьют водку. А подпись такая:

И еще. В Музее экскурсия советских подростков, они стоят перед портретом Л. Н. Толстого. Один из мальчиков спрашивает учителя:

— Что это за старый хрен в толстовке?

Ардов говорил, что одним из самых остроумных людей, каких он знал в своей жизни, был Михаил Глушков. (Этот человек описан Ильфом и Петровым в «12 стульях» под фамилией Изнуренкова). Он родился в Киеве в состоятельной семье, а в 1916 году получил миллионное наследство, ему достался огромный доходный дом на Крещатике. Но Глушков пропил, прогулял и проиграл его в карты в течение нескольких месяцев.

Его осуждал «весь Киев» — потерять такое достояние!..

Но тут грянул год семнадцатый, потом восемнадцатый… И все частные дома у владельцев отобрали. И опять «весь Киев» говорил о Глушкове, только на этот раз не с осуждением, а с завистью. Все-таки попользовался своим наследством…