Евгений Анисимов - Иван VI Антонович

Пожалуй, в этом и заключалась драма жизни самой Анны. Она взялась играть не свою роль. По характеру, темпераменту, воспитанию и целям в жизни она совершенно не годилась для сложного «ремесла королей» – управления государством, страной, народом. Ее никогда к этому не готовили, да никто об этом и не заботился, кроме всесильного случая. У Анны Леопольдовны отсутствовало многое, что позволило бы ей если не править страной, то хотя бы царствовать – играть роль властительницы или пребывать в заблуждении, будто она властвует, и порой получать от этого удовольствие. Как писал Манштейн, «она не имела ни одного качества, необходимого для управления столь большой империей в смутное время». Другие мемуаристы и дипломаты подтверждают это, отмечая, что у Анны Леопольдовны не было ни трудолюбия, ни честолюбия, ни тщеславия, ни энергии, ни воли, ни способности понравиться подданным, как это умела Елизавета Петровна, или, наоборот, привести их в трепет грозным видом, как это успешно делала ее тетушка императрица Анна Иоанновна. Как известно, эта государыня вела себя подобно многим российским правителям с древнейших времен до наших дней: с иностранными государями, точнее – с их посланниками – излучая дружелюбие, любезность до приторности, а со своими людьми – сурово, даже зло, насупя брови, будто собственный народ в чем-то все время виноват перед правителем. Но даже нахмурить брови, как тетушка-покойница, Анна Леопольдовна не умела. Э. Миних писал о ней, что «к домашним служителям своим была она снисходительна и благотворила им». А это, как известно, огромный недостаток – служители, по общему мнению, были поголовно лентяями и плутами, и их нужно было «поощрять» исключительно оплеухами, окриками и поркой в конюшне.

Если верить Манштейну, то правительница «была капризна, вспыльчива, не любила труда, была нерешительна в мелочах, как и в самых важных делах; она очень походила характером на своего отца, герцога Карла Леопольда Мекленбургского, с тою только разницей, что она не была расположена к жестокости. В год своего регентства она правила с большой кротостью. Она любила делать добро, не умея делать его кстати». [274] Там же. С. 198–199. Если отбросить последнюю красивую, но мало о чем говорящую фразу, то автор кое в чем прав: кротость и гуманность принцессы очевидны. Бесспорно, что общий стиль ее правления был более милостивым, чем царствование императрицы Анны Иоанновны. При ней никого не казнили, а суровые приговоры Бирону и его сообщникам она смягчила. По указам правительницы Тайная канцелярия представила списки сосланных в ссылку за 1730-е годы и многих освободила и отпустила на жительство в свои деревни. Так, под амнистию попали опальные княжеские семьи Долгоруких и Голицыных, из сибирского монастыря была освобождена Анна Волынская – невинная жертва дела Волынского, его малолетняя дочь. По указу правительницы из Березова выехала с двумя сыновьями вдова казненного в Великом Новгороде Ивана Долгорукого Наталья Долгорукая – автор трогательных и безыскусных «Собственноручных записок». Вернулись из небытия и другие узники государева гнева. Резко уменьшилось количество следственных дел в самой Тайной канцелярии. Эти сведения позволяют верить Эрнсту Миниху, который пишет, что правительница со слезами на глазах смотрела, как Бирона и его семью повлекли в заточение в Шлиссельбург, и при этом сказала, что «она совсем иное ему готовила, если бы он сам не понудил ее иначе с собою поступить, присовокупя к тому, что, если бы он прежде предложил ей добровольно правление, то бы она с честью и со всеми сокровищами отпустила его в Курляндию». [275] Миних Э. Записки. С. 399–400. Припомним также награды и повышения князя Черкасского и ему подобных членов «хунты», заслуживающих вовсе не наград, а кнута и плахи за свою явно антигосударственную деятельность по возведению в регенты иностранца, человека, которого все признавали «худородным», «чужим», не имевшим никакого отношения к правящей династии – кроме разве того, что он много лет спал с императрицей.

В октябре 1740 года А. П. Бестужев-Рюмин, агитируя за регентство Бирона, выступал против кандидатуры Анны Леопольдовны, стращая собеседников как приездом мекленбургского герцога, так и наследственностью его дочери-принцессы: «В ней подозревают характер мстительный и в значительной мере напоминающий капризы ее отца». Эти утверждения кабинет-министра ни на чем не основаны и в конечном счете не подтвердились: сам Бестужев, который за свои темные делишки и интриги в деле возведения Бирона в регенты «удостоился» бы при другом государе тюрьмы и плахи, пострадал при правительнице незначительно – его лишь приговорили к ссылке в деревню в 500 душ, которую ему летом 1741 года пожаловала (в качестве места ссылки!) правительница. Там он мог «пользоваться полной свободой» – согласно одной из форм русской свободы: «Жить ему в деревне свободно, без выезда». Впрочем, заниматься севооборотом и покосами бывшему кабинет-министру пришлось недолго. Уже 17 октября 1741 года он вернулся в Петербург. По мнению наблюдателей, это было дело рук вице-канцлера М. Г. Головкина, который хотел использовать опального вельможу в борьбе с Остерманом. Вступившая вскоре на престол Елизавета Петровна назначила Бестужева вице-канцлером, а потом, после смерти князя Черкасского, он занял пост великого канцлера России.

Бестужев предсказывал также, что Россия при Анне Леопольдовне не сможет вести самостоятельную внешнюю политику и непременно попадет в зависимость от одного из двух германских дворов – либо от венского (что всего вероятнее, учитывая влияние на правительницу принца Антона Ульриха), либо от прусского – заметим, что в 1740 году королем Пруссии стал энергичный Фридрих П. «Подчиняться советам означенных дворов, – продолжал Бестужев, – дело далеко не безразличное, между тем Анна Леопольдовна не может разобраться в противоположных течениях, так как не знакома ни с внутренними, ни с внешними делами России». Финч, который доносил об этом разговоре с Бестужевым в Лондон, заключал: «По всем этим соображениям она казалась Бестужеву совершенно неспособною принять на себя трудную задачу правления и справиться с нею». [276] РИО. Т. 85. С. 323–324.

Если английский посол верно передал суждения Бестужева, то отметим, что часть его предсказаний (относительно деловых качеств и неопытности правительницы) сбылась, а часть так и осталась на бумаге, идет ли речь о «мекленбургском следе» или о влиянии принца Антона Ульриха на политику Анны Леопольдовны. Что касается расхожего утверждения о сходстве характера правительницы и ее отца, герцога Карла Леопольда, то возможно, что слухи об этом шли от самой принцессы. Бирон признался, как слышал от покойной императрицы Анны Иоанновны, что Анна Леопольдовна тетушке «изволила говорить: „Как-де мне каприжесной или упрямой не быть, ибо мои родители оба каприжесны“». Похоже, что Бирон это явно не придумал, так как он добавил: «…а те разговоры имел я не с какими другими людьми, но только с такими, о которых я уповал, что они то произносить не будут, и то говорил я не многократно, но разве несколько раз и не из какого злого намерения, а кому я то говорил, того упамятовать не могу». [277] Дело… С. 47. Но и сама Анна Леопольдовна, и мемуаристы знали о характере герцога Мекленбургского только по слухам – ни Манштейн, ни другие авторы записок о том времени никогда не видели легендарного герцога, жившего тогда в австрийских пределах. И лишь немногие держались другого мнения относительно характера принцессы.