Евгений Анисимов - Иван VI Антонович

Динар был в курсе государственных дел и перед своим отъездом участвовал в совете у Остермана, проходившем в присутствии Антона Ульриха. Обсуждали вопрос о заговоре Елизаветы, причем принц был с Динаром единодушен – тот предлагал, не долго думая, арестовать цесаревну. [311] Там же. С. 426–427. В начале сентября 1741 года Динар уехал в Дрезден, чтобы вернуться в Россию и стать при Анне Леопольдовне обер-камергером. Как известно, при Анне Иоанновне этот ключевой в придворной иерархии России чин имел как раз фаворит императрицы Бирон.

Близость правительницы с Динаром не вызывает сомнений. Шетарди видел записку Динара к правительнице, перехваченную людьми Елизаветы Петровны. Тон и содержание ее не оставляли сомнений относительно истинного характера этой связи. Два сохранившихся письма правительницы к Динару не менее выразительны. Из писем отчетливо видно, что брак Динара с Юлией действительно мыслился как прикрытие, причем прикрытие прозрачное. «Я Вас поздравляю с прибытием в Лейпциг, – пишет Анна Леопольдовна 13 октября 1741 года, – но я буду удовлетворена по-настоящему, лишь узнав о том, что Вы находитесь на пути назад. Если Вы не получили писем из Петербурга, пеняйте на Пецольда (саксонский дипломат. – Е. А.), который их неверно адресовал. Что же до Юлии, то как Вы можете хотя б на миг допустить сомнения в ее (моей) [312] Слова, внесенные публикатором в скобки, написаны рукой Анны Леопольдовны над зачеркнутыми ее же рукою словами подлинника. любви и в ее (моей) нежности, после всех доказательств, которые были Вам даны ею (мною). Если Вы ее (меня) любите, никогда не делайте ей (мне) подобных упреков, коль скоро ее (мое) здоровье Вам хоть немного дорого… У нас будет маскарад 19 и 20 числа сего месяца, но я не думаю, что смогу (без Вас, мой дорогой) насладиться от души этим развлечением, поскольку я предвижу, что дорогая моя Юлия, у кого и душа, и сердце в чужих краях, вовсе не сможет веселиться. Верно говорится в одной песне: «Я не вижу ничего, что о Вас напоминает, и в то же время все напоминает мне о Вас». Сообщите мне время Вашего возвращения и будьте уверены, что я Вас преданно люблю (я Вас обнимаю)». Второе письмо, написанное самой правительницей и датированное 17 октября 1741 года, заканчивается словами: «Берегите свое здоровье и любите меня всегда, вот это все, чего бы я желала». [313] Соловьев С. М. История. Кн. 11. С. 294.

Из этого же письма следует, что, вернувшись в Россию, граф Динар тотчас включился бы в ведение всех государственных дел: Анна сообщает ему политические новости и слухи и просит совета по поводу перехваченного шведского провокационного манифеста: «Сообщите мне Ваши мысли по поводу манифеста шведа». Но Динар не успел приехать в Петербург. По дороге ему стало известно о свержении Анны Леопольдовны, и он счел за благо для себя повернуть назад. И правильно, надо сказать, сделал – не избежать бы ему принудительного путешествия в Сибирь.

Ныне нам трудно представить себе, каким было мировоззрение правительницы. Поначалу, до четырех лет, она воспитывалась при вполне европейском Мекленбургском дворе, потом оказалась при вполне старорусском дворе своей бабки царицы Прасковьи Федоровны, а затем надолго обосновалась при дворе Анны Иоанновны, представлявшем собой смесь европейских обычаев с нравами царской комнаты в кремлевском «Верху». Принцесса немного училась у Феофана Прокоповича, а у того была своя программа и метода воспитания молодежи, но проучилась принцесса у архиепископа недолго – в 1736 году тот умер. У нее были и другие учителя. Одного из них в 1740 году пытался подкупить прусский посланник Мардефельд, «полагая, что он пользуется большим влиянием на нее. Учитель этот, однако, имел достаточно добродетели, чтобы отказаться, и достаточно честно поспешил известить о предложении министра». [314] РИО. Т. 85. С. 503–504. Из этого следует, что этот бывший учитель имел доступ к правительнице и что он сохранял с ней хорошие отношения.

Известно, что Анна Леопольдовна говорила на нескольких языках, при этом в совершенстве знала немецкий язык, а также неплохо изъяснялась по-французски, свободно писала на русском, французском и немецком языках. Говорила она и по-русски, что следует из ее бесед с людьми, иностранных языков не знающими. После смерти Анны Леопольдовны ее повзрослевшие дети учились грамоте по старому букварю, который взяла в ссылку их мать, а также по книгам Священного Писания, изданным на старославянском языке. Чувствовала ли она себя русской в окружении почти сплошь немцев (к правительнице, писал Манштейн, «допускались одни только друзья и родственники фаворитки или иностранные министры, приглашенные составить партию в карты великой княгини»), мы не знаем. Судя по компании, собиравшейся играть в карты по вечерам у Менгден, общество правительницы составляли, действительно, исключительно иностранцы: послы (английский Финч, австрийский Ботта, польско-саксонский Линар), принц Антон Ульрих, его брат, Миних-младший. Он тоже писал, что «обращение ее большею частью было с иностранцами». Естественно, что на этих вечеринках по-русски не говорили.

На следствии 1741 года Бирон признался, что утверждал, будто бы как-то раз принцесса бранила недисциплинированного камергера Апраксина «русским канальею». [315] Дело… С. 49. Обычно так ругались иностранцы, видя безалаберность русских людей. Но этого недостаточно для суждений о якобы русофобских взглядах правительницы. Описание ее апартаментов свидетельствует о том, что комнаты Анны Леопольдовны и ее сына – императора были уставлены иконами, среди которых выделялся образ святых мучеников Фотия и Аникиты, празднуемых в день рождения Ивана Антоновича, причем правительница приказывала украшать иконы в своих комнатах драгоценными окладами. 21 марта 1741 года она отдала приказ живописцу Алексею Поспелову написать «образ Ангела Его императорского величества» (днем тезоименитства императора было 29 августа – день Усекновения главы Иоанна Предтечи). Для нее был сделан драгоценный складень, украшенный бриллиантами. [316] Внутренний быт… Кн. 1. С. 131. В комнатах правительницы и юного императора перед иконами были лампады, причем в расходной книге особенно часты записи отпуска деревянного масла для лампадок: значит, они постоянно теплились возле икон.

Все это, конечно, не есть безусловное свидетельство истинной веры, но православную обрядность правительница соблюдала. Имела она и своего духовника, священника Иосифа Кирилова, который часто проводил богослужения в комнатах правительницы и императора. В Великий пост в их покоях служили утрени, часы, повечерия, и, судя по заказам в Придворную контору, правительница постилась. И в ссылку ее сопровождали православные церковнослужители, а это уже свидетельствует не просто о ритуале, а о вере. Муж правительницы, живший в своих отделенных от правительницы покоях, по-прежнему держался лютеранского вероисповедания и молился не во дворце, а в лютеранской кирхе на Невском проспекте. [317] Там же. С. 77–79.