Евгений Анисимов - Иван VI Антонович

В чем же Тимирязевым и Амвросием была усмотрена интрига Остермана по «сверстанию» правительницы с регентом Бироном? Мы знаем, что не только Остерман приложил руку к этому памятному в русской истории документу. Увидеть здесь уравнение прав правительницы и регента и соответственно – рассмотреть это как сознательное принижение Остерманом статуса Анны Леопольдовны мог только весьма пристрастный к вице-канцлеру человек. Как уже сказано выше, по этому закону принцесса, как и ее супруг даже не упоминаются в качестве, которое могло бы «сверстать», уровнять их с регентом Бироном, – они неизмеримо ниже его и упомянуты лишь как субъекты, производящие будущих суксессоров императора Ивана. Но когда регент Бирон исчез и регентшей (правительницей) стала Анна Леопольдовна, то она, действительно, «сверсталась» с Бироном, заняв его место и получив права регента по временному управлению государством до совершеннолетия сына. Но Остерман тут был ни при чем и подобного обвинения он никак не ожидал. В сущности, верноподданническая мысль Тимирязева и Амвросия сводится к тому, что правительница как мать императора, особа, принадлежащая к роду Романовых, племянница покойной императрицы и внучка русского царя должна иметь теперь больше прав, чем некогда имел иностранный худородный временщик.

Через два дня друзья встретились вновь, и Амвросий рассказал: «Принцессе Анне <���я> доносил о том и она-де сказала: „Я-де подлинно тем обижена, да не только-де тем, что с регентом меня сверстали и дочерей-де моих обошли“, а про Остермана-де ничего не говорит». [333] Изложение вин… С. 239. Так появляется новый сюжет: по букве закона, в случае смерти Ивана Антоновича трон переходит к следующему рожденному в браке Анны Леопольдовны и Антона Ульриха сыну, тогда как дочери в качестве возможных наследниц не упомянуты.

Сомнения Тимирязева и Амвросия, видевших во всем происки Остермана, оказались в этот момент актуальны для режима правительницы по другим причинам. Любопытно, что при расследовании дела Бирона в 1740–1741 годах вопрос о поставлении на трон, согласно завещанию Анны Иоанновны, грудного младенца не казался правительнице Анне Леопольдовне и ее окружению бесспорным. У подследственного Бестужева-Рюмина, в частности, спрашивали, «по каким видам при учреждении регентства женскаго полу линия от онаго весьма выключена, хотя с пятнадцать лет (то есть в течение последних пятнадцати, а точнее – тринадцати лет. – Е. А.) две императрицы (Екатерина I и Анна Иоанновна. – Е. А.) Российскою империею обладали?». [334] Материалы… С. 187. Что мог ответить на это Бестужев – воля Анны Иоанновны была законом!

Но, став правительницей после свержения Бирона, Анна Леопольдовна поначалу не очень волновалась. Во время следствия 1742 года М. Г. Головкин показал, что он правительнице «представил, что-де сожалительно, что в некоторых, при таком учреждении наследства, пунктах не довольно изъяснено, а особливо о принцессах не упомянуто; то на сие она сказала, что сие-де не уйдет и потом-де он от ней о сем деле почти чрез целой год ничего не слыхал». [335] Изложение вин… С. 244.

Год спустя произошли некоторые важные события, заставившие правительницу изменить прежние взгляды. 15 июля 1741 года она родила второго ребенка – девочку, названную в честь покойной бабушки Екатериной, а в сентябре внезапно и тяжело заболел годовалый император Иван, о чем писал в своем дневнике брат Антона Ульриха. У мальчика открылась сильная рвота, и все окружающие страшно перепугались. [336] Левин Л. И. Указ. соч. С. 95. И хотя вскоре малыш поправился, правительница и ее окружение были весьма обеспокоены. Детская смертность в те времена была явлением обыденным. Это обстоятельство учитывалось и правительницей, и Остерманом, который, внимательно следя за обстановкой, боялся, что «ежели б впредь принцев не было, то чтоб не произошло замешательства со стороны цесаревны», то есть Елизаветы Петровны. [337] Изложение вин… С. 250. Так говорил Остерман на допросе 1742 года, но об этих его опасениях известно и по другим источникам.

Елизавета Петровна, внимательно следившая за положением при дворе, говорила Шетарди, что император «непременно умрет при первом сколько-нибудь продолжительном нездоровье», и это якобы открывает перед ней новые политические перспективы. [338] РИО. Т. 92. С. 403. Когда она узнала о болезни императора, то в какой-то момент так растерялась, что ночью послала к Шетарди своего камергера с просьбой дать ей совет, как действовать в случае смерти императора. [339] РИО. Т. 96. С. 448, 518. Итак, было очевидно несовершенство законодательной базы режима правительницы: Анна Леопольдовна управляла по закону, учрежденному для регента Бирона! И тем самым была ограничена действующим законом в определении наследства.

Когда Тимирязев, по совету Амвросия, направился с манифестом к фрейлине Юлии Менгден (которая, по словам архиерея, «очень… в милости» у правительницы), то оказалось, что та уже в курсе проблемы («мы-де знаем»). Менгден ушла к правительнице, а вернувшись, посоветовала Тимирязеву сходить к М. Г. Головкину: «Скажи ему, что он по приказу принцессы Анны написал ли, а буде написал, то б привез, да и манифест, как сверстана принцесса Анна с регентом, покажи, и что-де он тебе скажет, то пришед к ней (правительнице. – Е. А.) скажи». Головкин отвечал Тимирязеву: «Мы-де про то давно ведаем, я-де государыне об этом доносил обстоятельно, а что касается до написания, о том скажи ж фрейлине, что сам завтре будет во дворец». Сам Головкин показал, что он отвечал Тимирязеву иначе: «Ему (то есть Головкину. – Е. А.) о сем деле одному делать нечего, надобно о том с прочими кабинетными министрами подумать, и с тем-де его, Темирязева, отпустил». [340] Изложение вин… С. 246. По возвращении во дворец у Тимирязева состоялся разговор уже с самой правительницей, которая оказалась в покоях Юлии. И тут Анна Леопольдовна, не дожидаясь приезда Головкина, приказала самому Тимирязеву подготовить два варианта манифеста: «Поди ты, напиши таким маниром, как пишутся манифесты, два: один в такой силе, что буде волею Божиею государя не станет и братьев после него наследников не будет, то быть принцессам по старшинству, в другом напиши, что ежели таким же образом государя не станет, чтоб наследницею быть мне».

Позже Тимирязев показал на следствии, что этот указ привел его в смущение «для того, что он того писать не умеет». Но, как известно, инициатива всегда наказуема: «А она, увидя, что он оробел, сказала: чего-де ты боишься, ведь-де ты государю присягал, также чтоб у ней быть послушну и в том присягал? И он донес, что присягал. – А когда-де присягал, то помни присягу и поди сделай и, сделав, отдай фрейлине, только-де не пронеси (то есть не разгласи. – Е.А.), помни свою голову!»