Евгений Анисимов - Иван VI Антонович

Что-то в ее обещаниях было откровенным обманом. Так, личный врач цесаревны Лесток сообщал Шетарди в мае 1741 года, что «в нескольких провинциях» были волнения, «произведенные значительным числом ее (Елизаветы. – Е. А.) приверженцев», но власть не обратила на них внимания, приняв их за проявление чувств в связи со свержением Бирона. Что-то было самообманом, иллюзиями, которые у Елизаветы и ее окружения питались проявлениями солдатской любви к дочери Петра, дружелюбными разговорами с офицерами, слухами о множестве ее ревностных сторонников повсюду. Шетарди же поддерживал свои иллюзии мифом об «антинемецкой революционной ситуации», весьма гипотетичными рассуждениями о якобы растущей «партии» Елизаветы, а также своей верой в правильность затеянного дела, на которое он поставил в ожидании дивидендов. В этом смысле роль Шетарди во всей истории переворота была чрезвычайно велика. Если Нолькен начал всё дело, то Шетарди его развил, не ослабляя своего давления на нерешительную Елизавету, поднимая своим личным участием в интриге уровень самооценки цесаревны, привыкшей ходить на вторых ролях. Он постоянно повторял, кто она есть, чья она дочь. В мае 1741 году Шетарди, как уже сказано выше, поспорил с обер-гофмейстером двора Минихом по поводу официального статуса Елизаветы. Когда Миних сказал, что цесаревна должна стоять «ниже» отца императора – Антона Ульриха, то Шетарди, показавший себя таким педантом, когда дело касалось его официальной презентации в роли французского полномочного посла, воскликнул: «Вы можете обходиться с этой принцессой как вам угодно, что мне до этого дело, но скажу вам только, что все коронованные особы смотрят и будут смотреть на нее как на дочь Петра I, императора России; меняйте при этом ранги, коли хотите, с утра до вечера, это в вашей власти, но вне ваших владений полагают, что ранг, принадлежащий по праву рождения, не может быть подвергаем перемене». [415] РИО. Т. 96. С. 55. Даже если Шетарди и не говорил всех этих слов обер-гофмейстеру, круг его мыслей виден четко – их-то он как раз и внушал Елизавете. Кажется, что прав автор замечаний на записки Манштейна: «Шетарди внушил Елизавете Петровне мысль ко вступлению на престол, всевозможно возбуждал и поощрял ее к этому; приводя в пример смелое предприятие Миниха, успехом увенчанное, доказывал, что и она может подобным путем овладеть державою». [416] Замечания на «записки о России генерала Манштейна». С. 470.

Первым, кто хотя и поздно, но все же смекнул, в чем тут дело, был шеф Шетарди министр Амело. В послании из Версаля от 6 ноября 1741 года он писал Шетарди: «Я сильно сомневаюсь, милостивый государь, чтобы так называемая партия принцессы Елизаветы не оказалась порождением фантазии (ил etrederaison); именно теперь или никогда она должна бы проявиться, если ей необходимо присутствие шведов в Петербурге, чтобы осмелиться выступить, то от нее нечего ждать большой помощи». [417] РИО. Т. 96. С. 567. Даже не читая еще письма своего умного шефа, Шетарди за день до переворота тоже начал понимать, где зарыта собака. 24 ноября, когда к нему приехал Лесток и стал просить денег для Елизаветы, Шетарди в ответ на уверения посланника цесаревны в силе ее «партии» заметил, что, скорее всего, «основою партии служат народ и солдаты и что лишь после того, как они начнут дело – и чтоб не сказать окончат его, – лишь тогда лица с известным положением и офицеры, преданные принцессе, в состоянии будут открыто выразить свои чувства. Я ничуть не скрыл от доверенного лица того неудобства, что нет, по крайней мере, хоть нескольких лиц для руководства толпою». [418] Там же. С. 631–632. Нельзя не признать остроумным высказывание Фридриха II по поводу елизаветинского переворота: «Один хирург, происхождением француз, один музыкант, один камер-юнкер и сто Преображенских солдат, подкупленных французским золотом, переселили Елизавету в императорский дворец». [419] Пекарский П. П. Маркиз де ла Шетарди… С. XIII–XIV. Король, пожалуй, ошибся только в числе солдат (на самом деле их было триста) – а в остальном всё верно – им перечислена почти вся «партия Елизаветы»! Впрочем, я, пожалуй, ошибся! Во дворце цесаревны еще оставались братья Шуваловы и Алексей Разумовский – любовник Елизаветы.

В итоге, если что-то действительно было предпринято для подготовки переворота, так это усилия приближенных Елизаветы (камер-юнкера М. И. Воронцова, музыканта Шмидта и хирурга Лестока), которые сумели завязать отношения в Преображенском полку и снабдить деньгами три десятка гренадер, среди которых верховодил некто Грюнштейн, разорившийся саксонский купец, завербовавшийся в русскую гвардию. Это и была ударная сила «партии Елизаветы». Она в конечном счете и победила.

Немного об окружении Елизаветы, сильно влиявшем на нее. Неожиданно открывшиеся в конце 1740 года – с появлением инициативы Нолькена (а потом и с присоединением к этой компании Шетарди) – политические перспективы воодушевляли Елизавету, а особенно ее окружение. Перед этими людьми распахнулись поистине ошеломляющие горизонты. Окружение цесаревны составляли люди по тем временам малозначительные, ничтожные в политическом отношении и во многом случайные. Как известно, двор Елизаветы во времена царствования Анны Иоанновны был «захудалым», второстепенным. Все сколько-нибудь уважающие себя карьеристы стремились к «большому двору» императрицы Анны Иоанновны. Там, поближе к государыне, а особенно к ее «возлюбленному камергеру», можно было сделать карьеру, получить награды, пожалования. А водиться с Елизаветой было не только не выгодно, но и довольно опасно – правящая государыня лишь терпела цесаревну, ожидая, когда же хитроумный Остерман все-таки выдаст ее замуж с выгодой для России и династии. Поэтому ближний круг цесаревны составляли люди незнатные и бедные. Только потом, с приходом Елизаветы Петровны к власти и благодаря ее милостям, их имена, уснащенные графскими титулами, загремели на весь мир: братья Петр и Александр Шуваловы, братья Михаил и Роман Воронцовы, Скавронские, Гендриковы.

При дворе цесаревны состояли еще камер-юнгфера Мавра Шепелева, ее ровесница и ближайшая подруга, фаворит из малороссийских простолюдинов Олеша Розум, врач Жан Арман Лесток, музыкант Шмидт. Все это были люди в большинстве своем молодые (Шуваловым было в 1740 году соответственно 30 и 31 год, Михаилу Воронцову – 27 лет, двоюродной сестре Елизаветы Анне Скавронской – 20 лет и т. д.). Все они мечтали о богатстве, славе, почестях и толкали свою госпожу к решительным действиям. Больше всех в этом усердствовал ее личный врач и, естественно, обладатель ее самых сокровенных тайн Ж. А. Лесток, человек, по общему мнению, веселый, легкомысленный и болтливый. Он и стал главным связующим звеном между Елизаветой и иностранными дипломатами.