Александра Кузнецова-Тимонова - Воины-интернационалисты из Беларуси в гражданской войне в Анголе 1975-1992

По материнской линии у меня дед тоже сидел. Но здесь проще – дед по матери так в Котласе и умер.

– Вы родились в Москве?

– Нет, я родился в Германии. У меня и мама, и отец были активными участниками Великой Отечественной войны, оба закончили войну офицерами. Там их и оставили, в Германии, потому что отец работал сначала в штабе армии шифровальщиком, потом в КЭЧ (коммунально-эксплуатационная часть), а потом его переквалифицировали, и он дома строил. А мама работала в госпитале, была врачом высокой квалификации. В этом госпитале я и родился. В 1949 году.

– Как Вы оказались в Москве?

– В Москву я приехал только в 1965 году, когда отца туда перевели служить. До этого мы жили по гарнизонам. Сначала на полигоне в Пржевальском, в Киргизии, лет пять. Потом – в Венгрии, Чехословакии, Польше.

– Перед тем как поступить в ВИИЯ, Вы были призваны в армию на срочную службу?

– Да, в 1968 году.

– В каких войсках Вы служили?

– В войсках связи. Это было интересное стечение обстоятельств – моя служба. До армии у меня была своя группа, мы назвались «Веселые ребята». Но это не те «Веселые ребята», ВИА, который был потом на эстраде. Наши «Веселые ребята» были раньше, чем появились они. И мы давали концерты, в основном, в Подмосковье, в Москву мы не попадали. А по всему Подмосковью мы гремели. И когда командир элитного полка связи Генштаба МО СССР узнал, что рядом с его полком живет товарищ, который возглавляет группу музыкантов, которые гремят по всей Московской области – а мы выступали даже и в самой этой части – то он решил взять меня к себе. А плац, по которому я маршировал, располагался как раз напротив моего дома. И мама, когда я выходил на плац, видела меня в бинокль.

Поэтому мне с одной стороны повезло, а с другой – совсем не повезло. Когда какой-нибудь капитан заступал дежурным по полку, начальник штаба его инструктировал: там есть такой Григорович, который живет напротив, смотри, чтобы он в самоволку не ушел! И каждый раз проверяли меня, как по описи, в караульном помещении. Приходит дежурный в казарму: где Григорович, ноги его покажи! Ночью, в двенадцать часов. Но я потом стал хитрым, изображал свои ноги на постели, «мастерил» их из одеяла, а сам уходил в самоволку! Но это было очень редко, потому что я был примерный боец.

Я быстро стал сержантом, командиром отделения, замкомвзвода. Был очень примерным служакой. У меня даже были награды. Самое большое поощрение – фотография у развернутого знамени части. Но мне было очень тяжело в моральном плане. Я полгода служил в учебке, был еще секретарем комсомольской организации, должен был служить примером. На меня это налагало большую ответственность. В то же время мой дом был напротив, я с плаца смотрел на маму, она махала мне рукой из кухни, а я не мог ничего сделать, убежать, например!

Хотя один раз все-таки был момент: на Новый год. Я был начальником караула, тогда уже был старшим сержантом. Ребята сидели хмурые, пятнадцать минут до Нового года осталось, а праздника не чувствуется. Я сказал: ребята, прикройте меня! И я – начальник караула, с автоматом, с патронташем – прыгаю через забор, врываюсь домой, а там сидит компания друзей нашей семьи, испуганными глазами смотрит на меня! Я схватил со стола все, что было, и бегом обратно! За десять минут – туда и обратно, через забор! Вот и встретили Новый год, порадовал своих ребят.

А в увольнение ходил на общих основаниях, как и все.

– То есть, можно сказать, что Вы были самым взаправдашним связистом, а не таким, как наши некоторые знаменитые ныне музыканты, которые служили в различных военных ансамблях?

– Именно так. У меня была своя машина связи – командно-штабная машина ГАЗ-51 с радиостанцией 125-МТ, с аппаратурой «зас» («засекречено»). Внутри было шикарно, там был стол. В машине было два отделения: в одном я сидел, а еще у меня было два помощника-солдатика; и плюс кунг, где сидели офицеры. Я участвовал во всех учениях, был отличником по работе с азбукой Морзе – мы тогда ключом работали, и у меня лучшие показатели. Когда я участвовал в соревнованиях, выдавал такие показатели, что сейчас сам удивляюсь!

Получается, что я был передовым в плане службы. А еще, когда были какие-нибудь праздники или мероприятия торжественные, я выступал как руководитель ансамбля. Вместе со мной призвали не всех моих ребят из группы – потому что играли с нами и ребята постарше, которые свое уже отслужили – но во всех концертах мы принимали активное участие, я играл и просто соло на гитаре, и с оркестром полковым. Меня даже хотели потом перевести в музвзвод, но я отказался. Потому что у меня были планы поступить в ВИИЯ.

– В связи с этим вопрос: а как Вы узнали про ВИИЯ?

– У меня там брат учился, двоюродный. Он был старше меня, и уже учился там, когда я только пошел в армию. И он мне рассказал, что есть такой институт, в котором готовят разведчиков! Это меня заинтриговало. А еще он сказал, что после того как окончишь этот институт, то пойдешь работать в разведку и обязательно попадешь на войну.

А я бредил войной с детских лет. Попасть на войну – для меня это был предел мечтаний! Я все книжки о войне перечитал, причем читал их с самого малого возраста, лет с семи. Мама спрашивала: что ты этой войной все время бредишь? А мне сны снились, как я бегу с автоматом, под бомбежкой, под обстрелом! Самое интересное, что все это потом реализовалось.

– В каком году Вы поступили в ВИИЯ?

– Это был 1970 год. Как раз на втором году службы. Поступил из армии. И попал как раз в самое пекло. Я поступил на отделение арабского языка, а на Ближнем Востоке уже готовились военные действия. В 1972 году я поехал туда, а в 1973 году началась война.

– Вы сами выбирали арабский язык или Вас распределяли?

– Когда сказали, что идет большой набор именно на арабский язык, на восточный факультет, и что именно оттуда есть огромный шанс попасть в «мясорубку», я с удовольствием пошел туда! Потому что через год мы уже должны были ехать работать. Как правило, все выпускники – я не беру курсы португальского языка – ехали работать только лет через пять. А тут – гарантия: через год вы точно едете на серьезное дело!

Как я сейчас вспоминаю, это был самый напряженный период моей жизни, потому что мы с утра до ночи учили язык. По шесть-восемь часов в день у нас были занятия по языку, не считая самоподготовки. Причем арабский язык – это ведь не простой язык, написание справа налево, без гласных! И в то же время, это был очень романтический период жизни! С одной стороны, было трудно, с другой – очень интересно. Конечно, не все у нас мечтали попасть на войну, но я-то чувствовал, что уже скоро-скоро я попаду туда, о чем я грезил! Так и получилось. В 1972 году, когда я приехал в Сирию, арабы готовились к войне – не израильтяне, а арабы! Они хотели отомстить за «шестидневную войну», за 1967 год [128] «Шестидневная война» – одна из самых коротких войн в истории, продолжалась с 5 по 10 июня 1967 года. Противниками были, с одной стороны – Израиль, с другой – Египет, Сирия, Иордания, Ирак, Алжир. Она стала результатом многолетнего политического противостояния на Ближнем Востоке. Такая невероятно скорая победа вооруженных сил Израиля над объединенной армией арабской коалиции оказалась возможна за счет быстрого уничтожения арабской авиации прямо на аэродромах Египта массированными бомбардировками израильских ВВС: в результате с оставшейся без поддержки с воздуха арабской армией израильтянам удалось справиться за 6 дней. Эта победа впоследствии была описана во многих книгах и учебниках по военному искусству. Однако повторить подобный успех армии Израиля больше ни разу не удалось. – Прим. А. К.-Т. .