Константин Станиславский - Письма 1886-1917

Жена смотрит на все очень легкомысленно, а я, напротив, мрачно, и не могу унять свою разыгравшуюся фантазию и потому не сплю по ночам…

Наша колония здесь очень уменьшилась. Остались Качалов В. И., Гуревич и мы с женой. Где-то встретимся! Дети у Сулера на Княжей Горе, около Канева в Киевской губернии, а бабушка – на Кавказе.

Напишите Бенуа обещанное письмо. Он очень обижается, что никто его даже не уведомил о перемене первого спектакля ("Коварство") на Мережковского и не прислали ему пьесы для прочтения 1. Я виноват, тоже не написал. Он поэтому пишет кислые слова и боится за режиссуру "Коварства", которого никак почувствовать не может.

Обнимаю Вас крепко за себя, жену, Качалова и Гуревич.

465*. Из письма к Л. А. Сулержицкому

Дорогой и милый Лев Антонович!

Как бы я хотел сейчас быть с Вами, около детей 1и в России. Здесь отвратительно. Погода – 4-10 градусов. Седьмой день дожди, так что пришлось прекратить лечение. Маруся перелечилась, и у нее, должно быть, временное малокровие, сильные головные боли… Кажется, бежать скорее, но если бежать домой – в Россию, то нет билетов по направлению к границе, так как здесь мобилизуют войска. С другой стороны, говорят, что забастовщики останавливают поезда и что теперь не проедешь и надо переждать; что войны никакой не будет; что Россия не может воевать. Во всяком случае, отсюда надо уезжать – до такой степени здесь стало скверно русским. Долгое время даже не было газет, так что мы даже не ориентируемся, что у Вас происходит. Фантазия разыгрывается вовсю, и потому на душе – скверно.

Сидим и ждем известий от своей компании, так как в такие минуты надо съехаться и решать сообща. Санины (он, жена и сестра), двое Эфросов, Нина и Дима Качаловы уехали на юг не то Франции, не то Италии и там решают, где утвердиться для отдыха после лечения. Жена, Качалов, Гуревич и я кончаем лечение и ждем от них известий. Как только мы разыщем их, тотчас списываемся и съезжаемся. Будем телеграфировать о каждой новой остановке. Кроме того, выписываю денег сюда и жду их присылки, так как боюсь, что у многих из нашей компании деньги на выходе.

От Киры было письмо, обстоятельное, спасибо ей и Вам за Ваше – тоже обстоятельное.

…Фантазия, перебирая все возможности, все время витает вокруг Вас. Как вам поступать в случае войны или революции? Ничего отсюда понять нельзя, но казалось бы, что лучше всего пока сидеть на месте и не двигаться. Даже если б была революция, все-таки в деревне, пожалуй, лучше, чем в Москве. В случае войны? – вот тут я начинаю теряться. Во всяком случае, условимся. Если б мы потерялись, где нам найтись? Три места: 1) Художественный театр, 2) Каретный ряд и 3) контора Т-ва "Владимир Алексеев". Вот где мы будем узнавать друг о друге и одновременно в три места и будем посылать письма.

Я знаю, Вы улыбнетесь моей предусмотрительности, а дети будут смеяться. Но… они тоже смеялись, когда я в своей обостренной фантазии предполагал то, что случилось теперь, благодаря тому, что мы все разъехались.

Еще забота – бабушка на Кавказе. Как быть с нею в случае…?!!!

Благодаря той же предусмотрительности я прилагаю письмо к Василию Петровичу Телепневу в Москву Т-во "Владимир Алексеев" (Ильинка, против Купеческого банка, дом Северного страхового общества). В нем я пишу, чтоб он по приказу Киры или Игоря выслал сколько нужно из моих денег.

При сложившихся обстоятельствах надо иметь кое-что про запас. В случае каких-либо недоразумений обращаться можно за советом: Владимир Сергеевич Алексеев, Александр Иванович Шамшин, Николай Васильевич Егоров (Т-во "Вл. Алексеев"), Стахович, Немирович-Данченко. Адрес Стаховича: Елец. Пальна. Адрес Немировича: Екатеринославской губернии, почтовая станция Больше-Янисоль, имение "Нескучное", Немировичу-Данченко.

Если не удастся проехать сушей, придется ехать морем. В случае всеевропейской войны – думается, легче будет проехать югом, чем северными морями.

Внутри себя – я не верю тому, что все, что я пишу, осуществится, так что не очень смейтесь надо мной.

Боюсь сыграть и дурака, поверив первым слухам, бросив все и прискакав сейчас же в Москву, в Каретный ряд, чтоб там и засесть, так как деваться некуда. Даже на Кавказе не сыщешь теперь такой квартиры, которая дала бы возможность отдохнуть и питаться, не говоря уже о подмосковных. Если после такого сезона, после щелочения, которое на этот раз, при холодах, нас так обмалокровило, просидеть в Москве, вместо того чтоб прожариться на солнце на юге,- пожалуй, и не вытянешь сезона до конца.

Пока обнимаю Вас нежно и любовно, и люблю, и обязан больше, чем когда-нибудь. Вы поймете, что в том настроении, в котором мы сейчас находимся, наши благодарность, надежда и вера в Вас удесятеряются. Низко кланяюсь и Ольге Ивановне за ее гостеприимство и заботы, которые теперь особенно дороги. Нежно обнимаю Кирюлю с Игорьком. В случае серьезного поворота жизни – вот случай показать и мужество и самостоятельность, которой они справедливо добиваются. Как только выяснится положение – телеграфирую. И если дело повернется в благоприятную сторону, сейчас же телеграфирую детям о выезде за границу.

Нежно обнимаю еще раз детей своих и Ваших, Вас, целую ручку Ольге Ивановне и Вахтангова – обнимаю.

Почему я пишу Вам, а не детям – понятно. Но кроме того, может быть, Вы не захотите и показывать им моего письма, чтоб не ронять хорошего настроения.

Может быть, ничего серьезного и нет, и все преувеличено моим обостренным воображением. Обнимаю.

Autriche, Marienbad. Hotel "Casino" Alexeeff.

15 июля / 28июля 1914

Всякое мое слово не принимайте как какое-нибудь определенное указание. Я издали могу очень ошибаться. Вам виднее, что делать, на месте. Вам и книги в руки.

А вернее всего, что все это – нервы. Не скрою, они в плохом состоянии, и я очень волнуюсь. Примите это во внимание, читая письмо.

466*. Вл. И. Немировичу-Данченко

8/VIII 914

Берн

Дорогой и милый Владимир Иванович!

Только что приехали в Берн после немецкого пленения и всевозможных романтических и мелодраматических приключений, которые следует изобразить на экране синематографа.

Л. Я. Гуревич так стремится к своим, что решилась рискнуть жизнью и пролететь через Италию и море в Россию. Ее двоюродный брат – философ Ильин – обещал ей устроить билет. Но мы не можем попасть на пароход, во-первых, потому что надо задолго записывать билеты, а требование огромное, а во-вторых, потому, что нет денег, хотя у всей собравшейся здесь русской колонии аккредитивов хоть отбавляй. Ничего не платят по аккредитивам и, мало того, не меняют никаких денег, даже французских франков (по 100 ф. каждому лицу меняют). И у нас и у вас создается положение отчаянное. Посольство хоть и отправляет русскую бедноту, но нам советует ждать, пока владычество на море не перейдет совсем в руки Англии и пока не выяснится, как теперь враги будут относиться к Италии, которая не вошла в тройственный союз. Чего доброго, на Адриатике начнут палить в итальянские корабли. Все другие пути безусловно отрезаны, и надолго.

Как же быть с театром!!! Вся труппа здесь. Качалов, Массалитинов, Подгорный, Халютина, Лилина, я – здесь. Раевская только что уехала в Италию, Леонидов – тоже, кажется, в Италии. Быть может, настал тот момент, когда надо радикально изменить весь строй театра?! т. е. переходить на студийно-гастрольную систему? Издали могу только сочувствовать Вам и болеть за Ваши волнения. Здесь же, после всего пережитого гонения, пленения и унижения, ни о чем нельзя думать, как только о средствах вырваться из этой дикой Европы.