Юрий Тола-Талюк - Опыт присутствия

– Дальше ты мог бы написать, что в районе Сталинграда Волга оказалась неожиданно узкой. Может быть, впечатление возникло после просторов водохранилища. И все же эта узкая речка, русло которой, казалось, можно перебросить камнем, со стремительной желтой водой, словно обманула твои ожидания. – Йорик должно быть поболтал ногами, произнеся эту фразу. Вид у него был снисходительно-небрежный. Он понимал, что попал в самую точку. – Но к чему ворошить все эти воспоминания? – Уже нет той Волги, как нет и Сталинграда, и уж тем более нет того мальчика. Опыт не повторяется, а психология остается той же самой и в древнем Вавилоне, и в вавилонах нынешних. Да и вообще, чего ты там наговорил? Ведь прочитай кто-нибудь твою галиматью, так еще и поверят, а ведь все было совсем не так, – вкрадчиво произнес он.

– Да, наверно не так, – согласился я.

– Ты помнишь войну? – Когда бы ты еще пробовал гоголь-моголь из желтка черепашьих яиц? Ты помнишь в Ярославле американские пайки, мешочек с желтком? – Такого у тебя и сейчас нет.

Я молча согласился.

– Потом, поиски истины, – разглагольствовал он, – Ну и что за достижение, если червячок торчит внутри тебя? А ты посмотри, что носится вокруг этого интеллектуального зуда – и честолюбие и высокомерие и жажда славы.

Я, было, протестующе поднял руку, но он перебил меня: – Ну, не спорю, сейчас это поутихло в тебе, пришло какое-то понимание, усталость, уныние, может быть, эмоции поостыли, но тогда… Да и с этим Кешей. А ты помнишь кочегара Колю? – Ведь ты надеялся, что он поддержит тебя? Да, да, да. Впрочем, не будем занудами, посмотрим на другое. Кто реставрирует прошлое как разрушенный храм? Прошлое – это, так, – обрывки воспоминаний. Обрываются как раз на неприятном.

Йорик потянулся и зевнул. – Ничего интересного, – разочарованно протянул он.

Еще раз демонстративно зевнув, Йорик произнес:

– И что ты хочешь этим детским садом показать? Ты что, Лева

Толстой или Алеша Пешков? Пишешь криво, рассуждаешь заумно. Ни читателя, ни издателя на твою ахинею.

Мне стало обидно, но возразить было нечего. Действительно, что отражают мои воспоминания? – Слабая картинка прошлого. А сколько их, безмолвных, осталось там! Боже! Как подумаешь о тифозных бараках

Гражданской, о тамбовских крестьянах, умирающих под обстрелом химических снарядов Тухачевского. С немцами конвенцию соблюдали, а на своих можно попробовать. А голод Украины!? Какими словами описать страдание миллионов людей? – Истощенных девчонок и мальчишек, которые ползли к железной дороге по всей Украине. А там, в одну сторону летели эшелоны с зерном за границу, а в другую – сытые люди, в вагонах с закрытыми окнами, чтобы не видеть неподвижные фигуры еще живых и уже умерших людей. А тех несчастных детей, которые не в силах подняться, ползли по улицам Харькова, чтобы добраться до хлебных очередей, а их, обессиленных, баграми собирали на подводы с трупами, бросали еще живых в братские могилы и засыпали хлоркой?! Все это судьбы людей в моей стране.

Индивидуальные судьбы. Мы можем извлечь много уроков из их совокупности, но ведь отдельная судьба и не предстает перед нами без своей связи с другими.

Я часто размышляю о полюсах, на которых лежат судьбы разных людей. Что делает одного страдальцем, другого – тираном? Их дороги постоянно пересекаются, но нет узелков, которые могли бы связывать этих людей. Одни ненавидят, другие презирают. Считается, что ненавидят слабые. О, как непросто распределяются роли в великой комедии или трагедии цивилизации. Кто был товарищ Сталин? Есть люди, считающие его тираном народа, есть люди, считающие его великим вождем того же народа…

Впрочем, мои размышления начинали терять под собой реальную почву, и я решил выкрутиться из положения с помощь Йорика. Он сидел на прежнем месте, выжидающе поглядывая на меня.

– Так что тебе хочется знать, как чувствовали себя мальчики и девочки, когда их баграми подхватывали за еще не утратившие чувствительность ребра, или что по этому поводу думал сам товарищ

Сталин? Ты же беседовал с ним, если не ошибаюсь?

Как мог ошибаться Йорик, если он знал обо мне лучше, чем я сам. У меня была дырявая память, а у него с памятью не имелось проблем.

Действительно мне приходилось во сне встречаться с товарищем

Сталиным, – эдакий доброжелательно настроенный и умудренный генералиссимус (во сне он являлся в кителе с золотыми погонами).

Почему-то он беседовал со мной о кулуарной борьбе, говоря, что его лишили власти, когда он еще должен был управлять страной, чтобы привести ее к процветанию. Беседы были интересными, с убедительной политической и экономической логикой. Я просыпался и думал, а не пытаюсь ли я оправдать Кобу, чтобы его чудовищный образ приобрел какую-то человеческую понятность?

– Ты прав, – услышал я голос Йорика, – человек остается человеком. Самым страшным в человеке является не он сам, а его логика, образ мысли, жизненная концепция. Содержание мозгов определяет мотивацию действий. Считается или не считается человек с фактором присутствия других людей – это другой вопрос. Ответ на него отрицательный. Даже наши собственные дети, исходя из представления о собственных интересах, просто игнорируют призывы родителей к здравому смыслу. А что говорить о человеке, уверовавшем в исключительность своей миссии? Впрочем, давай поговорим с самим Кобой.

Йорик доверительным жестом указал на стену, с левой моей стороны, где в образовавшемся туманном провале появился генералиссимус

Сталин. Несмотря на френч и погоны, он все же отличался от образа в моих снах, – в нем было больше внутренней сосредоточенности и магической эманации власти, исходившей от рыхлого лица, мясистого носа и черепа с довольно редкими волосами.

– Не смущайся, писатель, – с акцентом произнес он, – у меня для тебя имеется время, – он усмехнулся в желтоватые усы, прикурил трубку, распространяя дым с забытым запахом папирос "Герцеговина флор", и продолжил: – Ты для меня та самая логическая фигура, с которой необходимо считаться в уравнениях власти. Что тебя интересует, дорогой друг?

Самое удивительное, что я не опешил, а отнесся к внезапному появлению вполне по-деловому. Видимо не обошлось без магии Йорика, потому что, признаться, я всегда теряюсь перед властными людьми.

– Чудовищная жестокость, Иосиф Виссарионович. Такого планета еще не знала, – задал я вопрос, подобно журналисту берущему интервью.

– Природа, да и сам Господь Бог, не знают такого термина, товарищ писатель. "Мягкость, твердость, глупость" – это те слова, в которых вы оцениваете поступки людей. Вы не задумываетесь над тем, могли ли люди поступать иначе. Может ли виноградная лоза принести помидоры?