Евгений Харин - Zвуки Времени

Произошло это после того, как при Хрущеве колхозников уравняли в правах с жителями городов – им постепенно стали выдавать паспорта.

Началось массовое переселение людей, часто вместе с домами. У

Слободского появились пригороды, больше похожие на деревни. Кроме того, фабрика стала строить для своих работников благоустроенное жилье, да, и зарплаты выросли. Ранее при Сталине полунищие астматики-меховщики довольствовались фабричным рабством взамен колхозного.

Надо заметить, почти вся продукция фабрики, как и других предприятий города, при народной власти вывозилась в неизвестном направлении. Можно только гадать, где продавались пошитые в

Слободском шубы, шапки и воротники. В наших магазинах лежали только шапки из кролика. По большим праздникам, правда, кое-что распределялось среди рабочих и служащих – одна вещь в пять лет на человека. Поработав лет двадцать можно было приодеться в меха.

Разумеется, куски меха тащили с работы и шили из них на дому, но за такое многих сурово карали.

Заступал я на место Лени, который за год до того женился и проживал с женой в радиоузле, отгородив постель занавеской. Раза два ранее я бывал у него в гостях с Янычаром. Такое прозвище, навеянное некоторой рыжиной и внешней строгостью персонажа, прилепил, конечно,

Чиж. Самого Сергея некоторые его собутыльники за склонность к аллергическому покраснению после пары стаканов вина травили

Краснощеким. Леня, – аккуратный, вежливый и в целом приятный человек, правда, несколько утомительный, мог часами загружать рассказами о рыбалке и подобных скучных для меня вещах. В то время они с Янычаром считались приятелями, но позже поссорились и отзывались друг о друге не лестно. Мой сосед имел противоположные качества, и от этого утомлял еще больше. После того, как жена Лени родила, семейство съехало из ДК, – ему пришлось менять работу, для семьянина она не годилась. Делал он это с явной неохотой, долго разбирал накопившееся за годы работы барахло, рассказывая о некоторых памятных ему вещах. Леня оставил мне столовый нож, заточенный под финку, гидрант удобный для использования в качестве кастета и халявский телефон – у него имелись знакомые связисты. Все это пригодилось в моей новой жизни. Под конец передачи дел он выставил бутылку водки. Третьим подсел завхоз, – длинный, тощий, всегда голодный как собака, веселый и деловой он пробовал себя в качестве конферансье в клубной самодеятельности. Когда разлили по второй, зашел вечно пьяный баянист Володя. Я предложил свою дозу ему, и тот не отказался. Это заметно раздосадовало остальных.

Коллектив ДК представлял собой Ноев ковчег, – всякой твари по паре. На вершине местной пирамиды власти размещалась наша директриса, еще достаточно молодая и крупная в некоторых местах женщина. Говорили, ее привез откуда-то худрук, – серый кардинал ДК.

Радиоузел располагался на лестничной площадке второго этажа, представляя собой продолговатое помещение примерно два с половиной на шесть метров заставленное столами с аппаратурой и разным сопутствующим творческой работе хламом. Всегда зашторенное окно выходило на едва освещенную лестницу, от чего, если не включать свет, даже днем сохранялся интимный полумрак.

В комнате над радиоузлом стоял приличный бильярдный стол со страшноватой датой "1937 год". Разумеется, такое местечко не могло остаться без внимания моего приятеля. Очень скоро он стал неплохим игроком и на равных сражался за рубли и трешки с многолетними любителями, приходившими в ДК. Это был своего рода закрытый клуб для избранных. Комнату обычно держали на замке, но вездесущий Чиж умел подбирать ключи, при случае разнообразя благородную игру другой, не менее увлекательной под кодовым названием "Ножки среди шаров".

Первое время на работу я ходил как на праздник. Остановись мгновенье, ты прекрасно! Прежде всего, переделал все, как мне нравилось. Вместо огромного "сталинского" усилителя до потолка с паутиной проводов тянувшихся от него во все стороны установил новенький (от киноаппарата), присмотрев его под сценой по наводке завхоза. Правда, по прошествии нескольких месяцев, под ворчанье киномеханика его пришлось вернуть как запасной для вновь установленной звуковой аппаратуры зрительного зала. Взамен визгливых рупорных громкоговорителей в фойе я повесил самодельные колонки, приспособив для этого старые корпуса и динамики от давно умолкшей аппаратуры. Дальний угол в радиоузле оформил для гостей: стол, стулья, зеркало. Сам любил сидеть за рабочим столом на полированном корпусе радиолы "Мелодия" без ножек. Украшением стола являлся неплохой трансляционный приемник "Ишим". В конце 70-х до разгрома

"Солидарности" у нас хорошо была слышна третья программа польского радио, по которой крутили западную музыку. Кое-что я записывал и даже включал в фойе ДК в перерывах между танцами. От многочасового слушания польской речи я знал многие слова, понимал наполовину смысл передач.

Но вернемся в наш клуб, там жизнь била ключом. На третий день как я приступил к работе, со сцены украли бархатный занавес. Воры проникли через окно первого этажа. Кажется, их так и не нашли, зато в Слободском вскоре вошли в моду брюки из черного бархата.

С началом танцевального сезона в сентябре у меня пошла веселая жизнь. Обязанности по работе были не обременительные: включать музыку перед началом вечера и в перерыве на улицу и в фойе. В те года лестница на второй этаж не была зарешечена, и любой мог подняться по ней до темной площадки. Там всегда стояли, сидели на ступенях, пили вино и целовались, а ближе к концу уже валялись пьяные. Понятно, что ко мне на огонек заходили приятели со своими приятелями и так далее до бесконечности. Иногда набивалось человек двадцать, дым стоял коромыслом, столик для гостей завален бутылками.

Интересно, что ни разу никто из администрации не застал у меня пьяную компанию. Прибегут, видят, что пять минут назад тут черт знает, что было, – но нет никого! Сам я старался не пить на работе.

Тут самое важное иметь чутье, когда можно, а когда нельзя. Вино в буфете продавали по праздникам, а в обычные дни (лучше сказать вечера) только по знакомству, своим людям, в том числе работникам клуба. Этим пользовался Чиж, за услугу его поили даром. Иногда просили и меня купить спиртное. Раза два заходил мой одноклассник

Кожин. Он приезжал иногда на родину из Риги, где служил в военной авиации штурманом на вертолете. Однажды он наверно обиделся, что я не взял бутылку. Буфетчица накануне заявила, что я должен три рубля и мне не хотелось с ней встречаться. В начале 80-х Кожин бывал в

Афгане. Как-то он повстречался мне с засохшими ссадинами на лице: