Евгений Харин - Zвуки Времени

Вообще, с июльского сенокоса до поздней осени пока поля не покроются снегом, гоняли в колхоз всех, с четвертого класса школы до работающих пенсионеров. Обычно поездка занимала большую часть времени. В тот раз сначала около часа нас везли на автобусе. Потом еще столько же на огромных санях за трактором по лесной зимней дороге. Сама работа длилась не более сорока минут. Загрузив возок и усевшись сверху, наша бригада приняла по стакану вина, за которым заблаговременно в соседнюю деревню был отряжен гонец на тракторе.

Обратно ехали весело, удобно и согревшись. Но не всегда все было так легко и беззаботно. Иной раз приходилось попахать на уборке картошки, стоговании сена, на элеваторах и хранилищах, трястись на ухабах в грузовиках, проклиная наше колхозное хозяйство, при котором люди заняты полу рабским низкопроизводительным трудом.

"Подъем сельского хозяйства – дело всенародное!", – красовались на

Первомайской метровыми буквами слова генсека Брежнева.

Между тем продуктов питания в магазинах с каждым годом убывало. С начала семидесятых перед ними выстраивались очереди за мясом, а позже и за колбасой. К 80-му году масло и другие молочные продукты выбрасывали в продажу эпизодически. Когда это случалось, у прилавков и дверей начинались давки, переходящие в потасовки, в ходе которых сильные оттесняли слабых. Некоторые, как моя мать, ездили по выходным дням за продуктами в Киров или в Кирово-Чепецк – там снабжение было классом выше.

Слободской пивзавод выпускал в торговую сеть продукцию отвратительного качества. Как-то в буфете ДК один парень изумленно-радостно демонстрировал окружающим только что купленную бутылку с полу истлевшей мумией мышонка на дне: "Сохраню на память!"

Это открытие, однако, ничуть не смутило остальных толпившихся в очереди, – привозного пива практически не бывало. Слободская водка из магазина имела отвратительный вкус, я ее не пил. Хорошие сорта,

"Старка", "Посольская", были доступны лишь по случаю. Из вин в продаже сухое "Ркацители" – алкаши не брали его ввиду слабости, и советский шампусик на дрожжах. Единственное утешение – недорогой коньяк сносного качества. Народ пил разливуху-бормотуху по рублю бутылка, после которой любая теперешняя дрянь кажется нектаром. В

Капустнике возле моего дома – на полках виднелись только банки с указанным овощем – как раз торговали подобным зельем. В конце рабочего дня все окрестные кусты и подзаборные пространства были переполнены мужиками в спецовках, некоторые порывались проникнуть к нам во двор, просили стаканчик и хлебушка с лучком на закуску. Вели они себя достаточно тихо, в благодарность, оставляя моей бабушке шкурки – пустую тару.

С января 81 года в Слободском ввели талоны на дефицитные продукты питания. Часа полтора я простоял за ними в огромной предновогодней очереди – толпе у пункта выдачи на углу Советской и Энгельса. В первый раз дали сто граммов масла и триста граммов колбасы на человека в месяц. "Шилом его, что ли, намазывать?!" Потом таких очередей уже не стало, а норму увеличили до двухсот и четырехсот соответственно. С каждым годом число талонов умножалось и к концу

Советской власти дошло до абсурда.

Производимые в области мясомолочные продукты на 90% вывозились в крупные города. Ежедневно с нашего мясокомбината отгружали не менее трех автомашин с освежеванными замороженными тушами. Не раз на перекрестке возле моего дома из-под брезента вываливалась небрежно закрепленная говяжья нога и часа два валялась посреди улицы. В 82 году с моста через Вятку вблизи берега свалилась вверх колесами машина-фургон. В рассыпавшихся картонных коробках лежало масло из

Белой Холуницы, оно смягчило удар и водитель сумел сам дойти до больницы, где вскоре скончался. Прибывшие менты перегрузили уцелевшие коробки в другую машину, а вывалившееся на землю масло собрали и, говорят, скормили своим собакам.

Жена возилась с сыном, и я завел себе подругу. В начале лета по наводке вездесущего Чижа взял у мента-собачника овчарку. Он звал ее

Матрена. В нашей семье она прожила двенадцать лет под именем Марта.

В те времена хорошие собаки в городе были довольно редки, а уж мою знали все. Я везде старался брать ее с собой (чего из ревности не терпела моя супруга): в лес за грибами на дядином "Уазике", на пикники зимой и летом, на реку, к теще и к друзьям, а иногда на дискотеку. Марта любила ввязываться в драки людей, тех, кто ей не нравился, норовила тяпнуть за нос, могла сто раз подряд принести брошенную палку, отлично плавала через реку и обратно, умела взбираться по приставной лестнице, прыгать через заборы, играла с мячом, хватая его, как вратарь, только зубами. Она была почти человеком. Множество чудесных часов провели мы в странствиях по окрестным лесам и дорогам. Марта гонялась за утками, низко летящими от нее над мелководной речкой, а однажды на вершине холма под названием Крутец, где зимой прокладывают свои пути лыжники, вспугнула зайца. Встречали на закате и пару лосей, тихо переходивших дорогу в 50 метрах впереди. Марта бесшумно увязалась за ними, и мне пришлось полчаса с волнением ждать ее…

В июле меня вызвали в милицию. Сначала допрашивал добрый следователь. Дело оказалось вот в чем. Весной Лариса попросила меня съездить в поселок Первомайский, помочь тамошним клубным работникам в организации дискотеки. Ехать туда особого желания не было, но они обещали купить что-нибудь из дисков, и я согласился, – деньги были нужны, я тогда не работал.

Собрался клубный актив, на меня смотрели как на оракула. Я что-то им рассказал, продал пару пластинок и две кассеты с записями.

Деньги, 150 рублей, директриса выдала мне без бумаг. К счастью, о записях менты не знали, а продажа подержанных пластинок по божеской цене в небольших количествах, да, еще человеком, явно имеющим склонность к меломании, особым криминалом не являлась. Конечно, мне пришлось назвать несколько известных в городе имен любителей музыки, но приезжих продавцов не выдал. Через полчаса зашел старший дознаватель и буркнул: "Сразу признался?" А потом мне: "Устраивайся на работу". В те времена шататься без дела более одного месяца не рекомендовалось, могли признать тунеядцем и принудительно трудоустроить чернорабочим или даже сослать в колхоз на полгода. При большем сроке и антиобщественном поведении грозила изоляция на срок до шести месяцев, правда, такое наказание применялось редко – к алкашам, мелким хулиганам и бывшим зекам. Этот вызов последствий для меня не имел.

Еще осенью Кисляка забрили в армию, оттуда он написал Чижу слезное письмо, жаловался на здоровье. В ответ мы сочинили послание с советами о мелком членовредительстве. Помогли они – не знаю, но через полгода страдальца комиссовали по язве желудка.