Валерий Демин - Андрей Белый

Новая книга «Мастерство Гоголя», к которой Белый по существу шел всю жизнь, всецело захватила его. Увидевшая свет уже после смерти писателя, она по праву считается одной из блестящих работ в литературоведении ХХ века. Выстраданные фразы ее – точно отлиты в ювелирной форме: «<���…> Гоголь – сама эпопея прозы. Его сознание напоминает потухший вулкан. <���…> Вместо дорической фразы Пушкина и готической фразы Карамзина – асимметрическое барокко. Фраза Гоголя начинает период, плоды которого срываем мы. <���…>»

Книга о Гоголе писалась в исключительно неблагоприятных условиях – в перенаселенном полуподвальном помещении все того же дома 53 на Плющихе, где писателю уже неоднократно приходилось приткнуть колени бездомного скитальца. От планов насовсем перебраться в Детское Село пришлось отказаться, а собственного жилья у Белого попрежнему не было. Здесь его изредка навещали друзья и знакомые, оставившие колоритные воспоминания о коммунальном московском быте.

Прежде всего посетителя озадачивало окно под самым потолком, где взад-вперед мелькали ноги прохожих, идущих по тротуару и заслоняющих свет. Возникало впечатление какой-то сюрреалистической картины – ноги без туловища и колебание возникающих от них теней. Иногда ноги останавливались и выстраивались в очередь: значит, в соседнем молочном магазине появился какой-нибудь «дефицит» – творог или сметана. В оконное стекло под потолком непроизвольно начинали стучать бидонами. Белый не выдерживал, распахивал окно, высовывался и кричал: «Отойдите же от окна! Прошу. Умоляю вас, отойдите же от окна хотя бы на два шага. Здесь живет писатель! Не мешайте ему работать!» Толпа шарахалась в сторону. Но очередь продвигалась вперед, подходили другие люди и все начиналось сначала…

Художнику В. А. Милашевскому он жаловался: «Вы знаете, даже великому Босху не под силу было бы выдумать такие кошмарные ноги и их одеяния! Это грязный ад, без пламени, а только с подвальной сыростью! Вы знаете, иногда появляются какие-то ноги, совершенно фантастические по воплощенному в них „кошмару“, „мерзкому злу“. Ноги ведьмы долго стоят перед глазами, и кажется, что уже нет на свете ни Данте, ни Боттичелли, ни Шекспира, ни Пушкина. Одни эти ноги корявой ведьмы!»

Для улучшения быта советских писателей начали строить кооперативный дом в Нащокинском переулке. Дом существует и поныне, однако в начале 1930-х годов ввод его в эксплуатацию являлся еще не близкой перспективой. Но иных путей для получения нормального жилья не предвиделось. Белый продал свой архив в Литературный музей и сделал необходимый взнос в кооперативное строительство. И все же главным событием литературной жизни той поры стало постановление ЦК ВКП(б) «О перестройке писательских организаций», в соответствии с которым началась подготовка учредительного съезда Союза советских писателей. Идея объединения всех литераторов в единый союз давно витала в воздухе. Как бы ни страдали многие писатели от идеологического пресса, как бы ни возмущались им – без мощной поддержки со стороны государства и находящейся в его руках современной полиграфической базы, без солидной финансовой, хозяйственной, медицинской, просто бытовой помощи – и писательское дело, и культурная жизнь всей страны особых перспектив не имели.

Памятуя о пагубности писательской групповщины и постоянной грызни в пору своей символистской юности (да и сейчас – тоже), Белый с искренним воодушевлением воспринял решение, принятое в высших партийных кругах, и активно включился в подготовительную работу. В октябре 1932 года он выступил на пленуме Оргкомитета будущего союза, где сравнил планируемое создание Союза советских писателей со строительством Днепрогэса. Как старейший российский писатель он чувствовал за собой право высказаться по многим наболевшим вопросам: «Хочется высказать пожелание, чтобы мы оставили наши вчерашние взаимные счеты и говорили бы о том, что будет завтра, а не о том, что было вчера, – это нужно для создания наиудобных условий для общей работы. <���…> Мы должны откликнуться на призыв к работе и головой и руками. Что значит откликнуться головой? Это значит провести сквозь детали работы идеологию, на которую указывают вожди. До сих пор трудность усвоения лозунгов зачастую усугубляла „банализация“ лозунгов со стороны лиц, являвшихся средостением (так!) между нами, художниками слова, и нашими идеологами. Одно дело – увидеть солнце, другое дело – иметь дело с проекцией солнца на плоскости; в такой банализации и луч света – незаштрихованная плоскость. <���…>

Более, чем кто-либо, я знаю, как громадна потенциальная энергия творчества в рабочих массах. В 1918 году мне ведь приходилось работать с молодыми представителями пролетарской литературы в Пролеткульте; и я удивлялся тому, с какой быстротой они ощупывают тонкости наших классиков; но эта хватка к пониманию спецификума искусств подобна потенции к электричеству в воде Днепра, в воздухе. Нутряных талантов хоть отбавляй. Детали разработанной идеологии уподобляемы учебнику физики, дающему точные формулы электричества; но смешно было бы думать, что из только механического приложения формулы к Днепру родилась бы та культурная революция, в которой мы все одинаково заинтересованы. <���…> Я пожелал бы, чтобы энтузиазм чувства стал энтузиазмом воли и сознания в процессах повседневной работы, которая должна нас всех связать и друг о друга перетереть».

Август и сентябрь 1932 года Белый с женой провели в городке Лебедянь (расположенном в верхнем течение Дона и описанном еще Тургеневым в «Записках охотника») у сестры Клавдии Николаевны – Елены Николаевны Кезельман, сосланной в провинцию за принадлежность к Антропософскому обществу. Среднерусские просторы, спокойная творческая обстановка благотворно повлияли на самочувствие и настроение Белого. Почти каждый день под вечер отправлялся он со своими двумя спутницами в длительные пешеходные прогулки, любуясь закатами и выбирая все новые и новые маршруты. «Эта страна воздуха, – вспоминает Е. Н. Кезельман, – страна световых переливов, казалась его отчизной, откуда он пришел и в которой продолжал жить, черпая из нее свои творческие силы. <���…> Порою он останавливался и голосом полным благодарности, любви, строгого благовения, произносил, как бы обращаясь к кому-то живому: „Природушка. Природушка-матушка“».

Во все времена Природа для А. Белого была, хотя и немым, но самым отзывчивым «собеседником». Истинный сын ноосферы – он почти что на уровне подсознания ощущал самые глубинные течения ее собственных сакральных токов и вихрей, доходящих из самых глубин безграничного Космоса. Это началось еще в раннем детстве – в «эпоху Красных зорь». Это продолжалось и здесь – в заповедном крае Среднерусской возвышенности. Вечерние зори попрежнему влекли и очаровывали его, как когда-то гипнотизировали далеких арийских пращуров. «Когда солнце начинало садиться, – рассказывает Е. Н. Кезельман, – и по небу струями, вспышками света играли закатные краски, Б. Н. как-то больше еще затихал, наполняясь этим немым разговором с природой. Что-то тихое, строгое, очень, очень сосредоточенное и глубокое шло от него в такие минуты».