Павел Зырянов - Адмирал Колчак, верховный правитель России

Мера была явно непопулярная и исполнялась туго. В апреле акмолинскому губернатору пришлось продлить крайний срок сдачи белья до 15 мая. [1160]Нехватка белья в армии нисколько не уменьшилась.

Однажды в июне Колчак вернулся с фронта очень рассерженным. М. А. Иностранцев, в то время – генерал для особых поручений при Ставке, срочно был вызван к верховному правителю и уже в приёмной мог слышать, какой силы «шторм» разразился в его кабинете. Разносу подвергался начальник интендантского ведомства. Когда Иностранцев прошёл в кабинет, он увидел, что у Колчака глаза «нервно блистали, брови сумрачно сдвинулись, говорил он весьма резко и отрывисто». «Рука с перочинным ножом беспощадно резала рукоятку кресла, на котором он сидел» (скверная привычка, появившаяся у Колчака в Омске).

«У армии нет белья, – говорил Адмирал, – люди снашивают рубашки до того, что их приходится прямо бросать, все люди завшивели, а интендантство уверяет меня, что всё есть, но только будто бы неумело доставляется к армии». Колчак был убеждён, что интенданты всё разворовывают. Другим объектом его гнева была сибирская буржуазия. «Если бы тут были большевики, – говорил он, – они бы не церемонились. Они бы мигом обобрали этих разжиревших сибирских купцов, и в Красной армии было бы всё, а мы – церемонимся, а они спекулируют и наживаются, и до армии им нет никакого дела».

Иностранцеву поручалось на следующее же утро произвести внезапную реквизицию у торговцев всех материалов, пригодных для шитья белья, вплоть до шёлка «Пусть лучше армия носит шёлк, чем зазнавшиеся омские купцы», – говорил Адмирал. Добытый материал предполагалось передать благотворительным дамским кружкам для шитья кальсон и рубашек, а потом Колчак хотел сам отвезти эти изделия на фронт для раздачи помимо интендантов. План был прост и наивен – по крайней мере, в изображении Иностранцева.

Будберг, в то время уже военный министр, был категорически против и даже не хотел скреплять подписанный Адмиралом приказ. Личный его доклад ничего не дал. Колчак, как писал Иностранцев, в своём упорстве доходил подчас до упрямства.

Реквизиция была проведена по всем правилам военного искусства. Неприятель был застигнут врасплох и почти не оказал сопротивления. Изъяли более 60 тысяч аршин разного полотна, на следующий день – ещё 20 тысяч. Адмирал остался доволен, омские дамы получили возможность приложить своё старание. «Шторм» утих, и Адмирал теперь смог более внимательно выслушать доклад военного министра. Оказалось, что на интендантских складах действительно имеются большие запасы и полотна, и готового белья. Но Ставка не заявляла на них требований, и потому они лежали без движения. [1161]

Большевистские методы руководства обладали большой притягательной силой даже для Колчака, ярого противника большевиков. Но обычно оказывалось, что такие методы провоцировала элементарная нераспорядительность кого-то из его ближайшего окружения.

Продвижение колчаковских войск в глубь Европейской России остро ставило вопрос о земле. От этого во многом зависел успех всего дела. В первую очередь следовало решить, кому будет принадлежать урожай с бывших помещичьих земель. 3 апреля Совет министров принял постановление о том, что урожай будет принадлежать тем, кто сеял. Это был первый шаг в правильном направлении.

Далее следовало всенародно объявить о целях и намерениях правительства в аграрном вопросе. Министерство земледелия представило проект декларации, и в Совете министров разгорелись жаркие споры. Гинс и некоторые другие члены кабинета требовали, чтобы в документе чётко было сказано, что «восстановления помещичьих земель производиться не будет». В ответ были высказаны сомнения, что такое заявление подтолкнёт к их захватам там, где они ещё уцелели. Тогда была предложена другая редакция: «Восстановление тех владений помещиков и казны, которые в течение 1917 и 1918 годов перешли в фактическое обладание крестьян, производиться не будет». Не прошла и эта редакция.

Генерал Лебедев специально пришёл на заседание Совета министров, чтобы настоять на отсрочке, а фактически на непринятии декларации. В армии, говорил он, сражается много офицеров-помещиков – подобный документ снизит их боевой дух. В правительстве знали, что многие бывшие помещики, бежавшие в Омск, ищут покровительства в Ставке, а некоторые офицеры в освобождённых от большевиков районах действительно пытались возвращать помещикам их земли. Тем не менее Лебедева поддержали Михайлов и Сукин. И всё же большинством голосов декларация была утверждена. Лебедев демонстративно ушёл с заседания, а потом подал письменный протест. Несмотря на это, Колчак подписал её на следующий же день, 8 апреля.

Декларация, принятая с таким скандалом, сама по себе получилась документом весьма слабым. Наиболее удачным её местом было ещё раз сделанное заявление о том, что «урожай будет принадлежать тем, кто сейчас пользуется землёй, кто её запахал и засеял». Далее следовавший пассаж звучал гораздо менее определённо: «…Правительство примет меры для обеспечения безземельных, малоземельных крестьян и на будущее время, воспользовавшись в первую очередь частновладельческой и казённой землёй, уже перешедшей в фактическое обладание крестьян».

Общее впечатление ослаблялось и ещё одним пунктом, где говорилось, что земли хуторян, отрубников, укрепленцев «подлежат возвращению их законным владельцам». Министр земледелия Н. И. Петров хотел сохранить результаты Столыпинской аграрной реформы, не зная, что по деревням уже прокатилась волна переделов, которая смела хутора, отруба и укреплённые участки. Восстановить всё это было уже невозможно.

В окончательном виде, подчёркивалось в декларации, земельный вопрос будет решён Национальным собранием.

Вообще же декларация, многословная и недостаточно определённая, не могла произвести большого впечатления на тех, кому была адресована.

Ещё менее удачным, с точки зрения политики, был закон о временной передаче помещичьих земель в руки государства. Захваченные крестьянами земли следовало обмерить и описать, а сами крестьяне становились с этого момента арендаторами. Конечно, всё это должно было вызвать у них самые неприятные подозрения: земли отнимут. В то же время были недовольны и изгнанные помещики, считая, что власти хотят узаконить захват их земель. Закон остался на бумаге, но наделал много шуму и подпортил репутацию Омского правительства.

Позднее, в конце июля, Колчак, стараясь исправить ошибки, заявил, что правительство и лично он считают «справедливым и необходимым отдать всю землю трудящемуся народу». Однако такое заявление прозвучало уже несколько поздновато. [1162]