Павел Зырянов - Адмирал Колчак, верховный правитель России

Особые надежды связывались со Сводным казачьим корпусом генерала В. И. Волкова, который должен был нанести фланговый удар по красным, 28 мая возобновившим наступление. Чтобы дать возможность корпусу развернуться, 4-й Уфимской имени генерала Корнилова дивизии следовало задержаться на западном берегу реки Белой до вечера 2 июня.

Но не все генералы отличались такой одержимостью и волей к победе, как Колчак, Каппель, Войцеховский. Молодой генерал В. Д. Косьмин, отступив со своей дивизией к деревне Арасланова, не стал развёртывать полки на новой позиции и искать соприкосновения с соседями – ввиду того, как он потом объяснял, что солдаты сильно устали «и физически, и главным образом морально». В результате красные обошли дивизию с фланга и даже с тыла. Началось беспорядочное отступление, которое закончилось на противоположном берегу Белой. Здесь Косьмин встретил посланца из штаба Войцеховского, который подтвердил необходимость удержания западного берега хотя бы на несколько дней. Генерал махнул рукой: «Я не знаю, как они там сделают, но иначе я поступить не могу». В результате красные получили возможность обстреливать Уфу, а конница Волкова вместо флангового удара ввязалась в фронтальные бои. Она имела даже некоторый успех, дойдя до Чишмы. Иной результат мог быть, если бы удалось осуществить фланговый удар. Но, как всегда в таких случаях, у генерала Косьмина нашлось много заступников. [1196]

Оборона рубежа реки Белой носила упорный характер. Ударные силы красных в ночь с 7 на 8 июня попытались произвести переправу, но плавучий мост был сорван течением, а на рассвете артиллерийский огонь белых вынудил успевшие переправиться части искать спасения на другом берегу. Но в ту же ночь на другом участке, севернее Уфы, красные неожиданно форсировали Белую. [1197]Фронт был прорван. 9 июня красные заняли Уфу.

Весеннее наступление Колчака многие считали авантюрой. Будберг назвал его «шалым военным полётом к Волге». [1198]Думается, однако, что белое командование сделало правильный выбор, развернув стремительное наступление, когда противник ещё не имел в своём распоряжении правильно организованной массовой армии.

Другое дело, что выступить надо было несколько раньше и не терять темпа попытками создать новый «мешок» взамен прохудившегося. Видимо, не следовало распылять силы по разным направлениям. Выставив заслоны против фланговых ударов, можно было сосредоточиться на одном из них – предпочтительнее на самарском, стратегически наиболее важном. Тогда ко времени половодья можно было выйти к Волге, расчленить фронт красных и соединиться с Деникиным.

Передышка, вызванная половодьем, была максимально использована красными – для перегруппировки сил, подтягивания резервов и новых мобилизаций. В середине 1919 года численность Красной армии составляла уже 1,5 миллиона человек. [1199]Никто из белых вождей – ни Колчак, ни Деникин, ни Миллер, ни Юденич – не мог выставить такую армию. Да и вместе у них никогда не было таких сил. Красная армия, ещё довольно рыхлая, недостаточно спаянная и неустойчивая в бою, уже могла давить своей массой. Вступал в действие «неумолимый закон чисел», о коем однажды обмолвился Колчак.

Печально закончился «полёт к Волге». Но одно важное достижение всё же осталось: был сорван план красных нанести удар в направлении Троицк – Челябинск и выйти в тыл Восточному фронту.

Весной – летом 1919 года число жителей Омска доходило до 600 тысяч. Омск превращался в настоящую столицу – со всеми её привлекательными и теневыми сторонами. К последним относились скученность населения и дороговизна. К первым – более интенсивный пульс жизни, её пестрота и особенная столичная праздничность, широкий круг общения. Омск становился культурным центром Сибири. Московских и петербургских знаменитостей было немного. Но сюда приехали, спасаясь от большевиков, некоторые известные люди из Поволжья и Урала. Много было иностранцев. «На Любинском проспекте… – вспоминал Арнольдов, – можно было встретить кого угодно: довольные собой отъевшиеся чехи в болотного цвета шинелях, английские солдаты, шагавшие стаями в поисках случая познакомиться с местными жеманницами, французские офицеры, итальянцы из военной миссии в своих на редкость красивых формах, отдельные японские солдаты, понаехавшая публика из Америки, как их в Омске называли – „американские мальчики“, в неизменных черепаховых очках… все промелькнули перед нами, все побывали тут…» Здесь же прогуливалась русская офицерская молодёжь (из Ставки и разных штабов) в модных тогда длинных кавалерийских шинелях. Если же шинель на офицере старая и замызганная и держится он как-то робко и неловко – значит, с фронта.

Люди встречались, расставались, ссорились, мирились, дружили, влюблялись, сидели в кафе, устраивали за городом пикники. Несмотря на войну, писал Арнольдов, жизнь в Омске «текла нормально, и в этой нормальности обывательской жизни державного Омска, „несмотря ни на что“, было главное доказательство того, что Белое Дело было делом правым и белая власть хотела прежде всего вернуть Россию к нормальной жизни». [1200]

Правда, в рабочих посёлках настроения были иные, по преимуществу большевистские. Распространялись слухи о скором приходе «наших», в разговорах открыто ругали Колчака и его правительство. Милиция делала вид, что ничего не слышит, и большевистские агитаторы почти никого не стеснялись. Только беженцы иногда вступали с ними в спор, разоблачая небылицы о справедливых порядках и хорошей жизни по ту сторону фронта. Многие из беженцев, люди простые, работали на омских заводах, ютились на городских окраинах, являясь там самым лояльным к правительству элементом. [1201]

К июлю 1919 года общее количество сибирских денег, напечатанных Михайловым вкупе с фальшивомонетчиками, перевалило через критическую отметку и инфляция обнаружила себя «весомо, грубо, зримо». Ещё в июне японская йена стоила чуть более 16 рублей, в июле же – 29, в августе – 40, в сентябре – 48, в октябре – 74 рубля. В городах исчезал белый хлеб, начались перебои с маслом и мясом. Но за йены и доллары всё можно было достать – и отличного качества. [1202]Инфляция действовала против правительства сильнее, чем большевистская агитация. И по мере того как она, выписывая свои спирали, рвалась в неведомую высь, взоры обывателей всё чаще с растущей злобой обращались в сторону дома на берегу Иртыша.

Бывая дома, Колчак вставал не ранее десяти часов утра. Садился в седло и катался верхом во дворе – единственное развлечение, которое он себе позволял. Двор небольшой – не разгуляешься, но загородной резиденции у верховного правителя не было.