Давид Драгунский - Годы в броне

В тот же день сообщил командарму об отстранении Свербихина от должности. А вслед за тем представил его к награждению орденом Красного Знамени. Дмитриев, просмотрев наградной материал, спросил меня, логично ли это. Я сказал, что поступаю так по долгу совести, и настоял на своем. П. С. Рыбалко, с которым я встретился через несколько дней, укорял меня, обвинял в самоуправстве, в превышении власти.

- Все это верно, товарищ командующий. Я действительно погорячился. Но в тот момент нельзя было поступить иначе.

- Зачем же вы одновременно с этим послали на Свербихина наградной материал?

- Одно другому не противоречит. Он заслужил эту награду в боях. И я прошу утвердить представление. А за промах, даже вызванный тяжелой болезнью, бывший начальник штаба бригады понесет наказание. Он должен был поставить меня в известность, что не в состоянии выполнять служебные обязанности.

Павел Семенович тяжело прошелся по комнате, остановился, пристально поглядел на меня:

- Свербихину место найду. Его любой комбриг возьмет. Орден мы ему тоже дадим - он его заслужил... Но по-товарищески советую вам: прежде чем принять решение, подумайте об этом серьезно.

Рыбалко был для меня не только начальником. В нем я видел товарища, друга, благородного человека. К его словам и советам всегда прислушивался, у него учился трудному искусству командовать людьми, руководить боевыми действиями. Мы часто беседовали на самые различные темы. Только поэтому я решился задать вопрос:

- А вы, товарищ командующий, как поступили бы в такой ситуации?

Павел Семенович помолчал, задумчиво склонил голову набок, потер пальцами мочку уха. Потом вскинул на меня лукаво блеснувшие глаза, попрощался и уехал...

Все как будто обошлось. Но на душе у меня остался горький осадок.

Судьба потом не раз сводила нас с Григорием Андреевичем Свербихиным. Закончилась война. В мае 1945 года в одном из городков Чехословакии в честь Победы был устроен прием. И тут среди боевых друзей я увидел Свербихина и подошел к нему. Мы долго молча стояли друг перед другом и вдруг улыбнулись и обнялись... А лет пять спустя наши дороги пересеклись снова. Я командовал тогда танковой дивизией на Востоке. Случилось так, что начальник штаба дивизии заболел и уволился, и я, будучи в Москве по делам службы, зашел к кадровикам, чтобы решить вопрос о вакантной должности.

Полковник, ведавший кадрами нашего округа, внимательно выслушал мою просьбу и предложил две кандидатуры. Каково же было мое удивление, когда одним из кандидатов, предложенных мне на должность начальника штаба дивизии, оказался Григорий Андреевич Свербихин.

- Я бы остановился только да этой кандидатуре, - сказал я, протягивая полковнику личное дело Свербихина, - но...

Полковник улыбнулся, проворным движением раскрыл папку и показал характеристику, написанную мною в ту злосчастную ночь. Кто-то красным карандашом подчеркнул в ней отдельные строчки.

- Это писали вы?

- Да. И тем не менее хотел бы иметь такого начальника штаба дивизии. Правда, не уверен, пожелает ли он работать со мной? - смущенно признался я, в душе жалея, что невольно разбередил старую рану.

- Я полагаю, что не пожелает. Ведь вы его однажды обидели. И говорят, незаслуженно. По крайней мере, я бы на его месте не пошел...

- А вот я бы пошел. Обязательно пошел бы. И он пойдет. Прошу вас, позвоните при мне и предложите Свербихину эту должность...

Разыскивали Свербихина минут тридцать. Григорий Андреевич не сразу ответил на предложение. Прошло еще несколько минут. Это были минуты, как перед атакой... И вдруг в телефонной трубке послышался приглушенный расстоянием и волнением знакомый голос:

- А возьмет ли Драгунский меня начальником штаба дивизии? Во время войны у нас с ним была одна неприятная история...

- В том-то и дело, товарищ подполковник, что командир дивизии Драгунский просит назначить именно вас на эту должность.

- В таком случае я готов ехать.

Мы с Григорием Андреевичем работали долгие годы на Востоке и на Украине. И теперь, встречаясь с генералом Свербихиным, оба с удовольствием вспоминаем нашу боевую молодость. И в этом, по-моему, нет ничего удивительного. В жизни всякое бывает...

* * *

Бои в междуречье Бобера и Нейсе приняли затяжной характер. Нам так и не удалось захватить с ходу Лаубан и Герлиц. Силы наши истощились. Наступило самое время остановиться, но нельзя было терять инициативу.

Приказы по-прежнему подгоняли: "Вперед! Вперед!" И мы упорно продвигались на запад.

На подступах к Лаубану мы вышли в тыл противника и овладели большим поселком Вольдау. Нам удалось выловить здесь почти роту гитлеровцев, остальные, побросав оружие, разбежались.

На окраине Вольдау, у самого леса, наши разведчики обнаружили огромный сарай, заваленный сотнями станков и разным промышленным оборудованием. Дорожка из сарая вела в подземелье. Когда разведчики бригады пробрались туда, они услышали стоны и плач. При свете фонариков и факелов солдаты увидели страшную картину: оборванные, заросшие, изможденные, одичавшие люди и десятки разлагающихся трупов. Оказалось, это были евреи, бежавшие с помощью поляков из Варшавского гетто. Их бежало около ста человек, теперь же осталось всего двадцать три. Почти два года скитались эти люди по лесам, прятались в оврагах, подземельях, катакомбах.

Много усилий потратил наш бригадный врач Леонид Константинович Богуславский, чтобы поставить на ноги этих несчастных...

Нелегко давался тогда каждый километр пути. Враг яростно сопротивлялся. Наши потери возрастали день ото дня. Бригада недосчитывала в своих рядах многих командиров взводов, рот, батальонов. Погибли замечательные солдаты и офицеры, прошедшие длинный путь от Волги и Днепра до Вислы и Одера.

В те дни погиб мой друг и земляк полковник Александр Алексеевич Головачев.

Фамилию Головачева я услышал впервые в одну из дождливых ночей в октябре 1943 года в землянке командарма, зажатой между оврагами на берегу Днепра. Провожая меня в бригаду, П. С. Рыбалко с теплотой сказал:

- Высоко ценю я командира двадцать третьей мотобригады полковника Головачева. Это - настоящий Чапай. Хочу, чтобы вы старались не отставать от него.

К утру я уже был в 55-й бригаде. И здесь снова услышал о Головачеве. А встретились мы впервые через несколько дней. Было это 30 октября. И с тех пор всю войну мы находились вместе, в одном корпусе, а наши бригады воевали рядом, всегда помогая друг другу.

Мы даже установили сигнал - "Земляк", - понятный только мне и Александру Алексеевичу. Если кому-нибудь из нас приходилось очень трудно в бою, в эфир летел этот радиосигнал, и каждый старался помочь друг другу, хотя бы частью сил.

Однажды за Вислой радисты принесли мне радиограмму с единственным словом "Земляк", и сразу один из своих танковых батальонов я повернул на помощь бригаде Головачева. Удар этого батальона во фланг вражеской группировки помог "Земляку" разгромить полк фашистской мотопехоты под Опатувом...