Дмитрий Мережковский - Наполеон

2 декабря бой начался на рассвете. Австро-руссы так же послушно, как Мак, исполняют план Наполеона: идут в западню — болотную низину Тельница. Кавалерийская атака Мюрата оттесняет их к Аустерлицу. Корпуса маршалов Сульта и Бернадотта, скрытые туманом в овраге Гольбаха, внезапно выходят из него и атакуют высоты Пратцена. В эту минуту, как сказано в бюллетене, «солнце Аустерлица взошло, лучезарное, le soleil d’Austerlitz se leva radieux!»

Не папа — короной кесарей, а сам император венчал себя этим солнцем.

14 октября 1806 года, — Иена. Может быть, саксонский пастор, указавший французам обходную тропинку на высотах Ландграфенберга, не был таким Иудой Предателем, как это кажется; но обезумел, так же как злополучный Мак, под чарующим взглядом демона; понял, что с ним нельзя бороться, — все равно победит.

Опять Наполеону помогает утренний туман, и солнце Иены — «солнце Аустерлица» — восходит, опять лучезарное, освещая французское войско, внезапно кидающееся с высот Ландграфенберга на захваченную врасплох прусско-саксонскую армию.

Аустерлиц отдал Наполеону Австрию; Иена отдает ему Пруссию. 27 октября 1806 года он входит в Берлин триумфатором и отсылает в Париж шпагу Фридриха Великого.

Первая угроза судьбы победителю — Эйлау, 8 февраля 1807 года. Здесь дерутся с ним русские так, как еще никто никогда не дрался. «Бойни такой не бывало с изобретенья пороха», — вспоминает очевидец. [758] Marbot M. Mémoires. T. 2. P. 20. Корпус. Ожеро почти истреблен артиллерией. Во время боя подымается метель, бьющая французам прямо в лицо таким густым снегом, что в пятнадцати шагах не видно; люди не знают, где враг, и стреляют часто по своим. Ужас Двенадцатого года — ужас рока глянул в глаза Наполеона в этой ледяной, железной и кровавой ночи Эйлау.

Русские наконец отступили, но оставив врагу только поле сражения с тридцатью тысячами убитых и раненых.

«Какое ужасное зрелище! — повторял Наполеон, обходя это поле. — Вот что должно бы внушить государям любовь к миру и отвращение к войне!» Вспомнил, может быть, Яффу: «Никогда война не казалась мне такою мерзостью!»

Но Эйлау только туча на солнце: пронеслась, и солнце опять сияет, лучезарное. 14 июня 1807 года — годовщина Маренго — Фридланд. Все то же: «магнетическое предвидение» победы — уже она сама; ослепительно белый свет полдня. «Около полудня, когда Наполеон диктовал план сражения, лицо его было так радостно, как будто он уже победил». [759] Ségur P. P. Histoire et mémoires. T. 3. P. 183.

Тут же завтракает, в виду неприятеля, под свистящими пулями, и, когда его остерегают, говорит с улыбкой: «Сколько бы русские ни мешали нам завтракать, мы еще больше помешаем им ужинать!» Делая смотр войскам, все повторяет в ответ на приветственные клики солдат «Счастливый день, счастливый день, годовщина Маренго!» — и лицо его как солнце. [760] Marbot M. Mémoires. T. 2. P. 39.

В начале боя у французов только двадцать шесть тысяч штыков против семидесяти пяти. Генералы предлагают Наполеону отложить бой на завтра. «Нет, нет, дважды на такую ошибку врага нельзя надеяться!» — отвечает он, заметив, что генерал Беннигсен, главнокомандующий русской армией, может быть обойден в тыл, окружен и раздавлен. К «ужину», как предсказал Наполеон, русские отступают, и Беннигсен уходит за Неман.

Неман — таинственный рубеж Востока и Запада. Наполеон, подойдя к нему, остановился, как будто задумался: переходить или нет. Не перешел, — может быть, вспомнил, что час его еще не наступил.

25 июня — полдень; полдень лета и суток.

Парит на песчаных отмелях Немана; пахнет теплою водою, рыбою, теплою земляникой и смолистыми стружками из соснового бора. Душно; в зное зреет гроза.

Посреди Немана, против городка Тильзита, остановился на якоре плот. На плоту — деревянный домик, с двумя на фронтоне, в венке из свежей зелени, сплетенными буквами — N и А: «Наполеон» и «Александр». Лодка Наполеона отчалила от левого берега; лодка Александра — от правого. Съехались: два императора вышли на плот и, в виду обеих армий, под бесконечное русское «Ура!» и французское «Виват император!» обнимаются как братья: обнимается Восток и Запад, Европа и Азия. Полдень лета, полдень суток — Наполеонова солнца полдень. Солнце в зените соединяет обе гемисферы небес. Восток и Запад.

— Государь, я ненавижу англичан так же, как вы, — говорит Александр.

— Если так, — мир заключен, — отвечает Наполеон.

«Никогда ни против кого я не был так предубежден; но после сорокаминутной беседы все мои предубеждения рассеялись, как сон». [762] Vandal A. Napoléon et Alexandre I-er. T. 1. P. 58, 67. — «Никогда никого я так не любил», — вспоминает Александр. [763] Abrantés L. S.-M. Mémoires. T. 2. P. 25.

Стараются соблазнить друг друга. Наполеон называет Александра «обольстителем». [764] Vandal A. L'avènement de Bonaparte. T. 2. P. 67. Видит его, впрочем, насквозь, или думает, что видит: «Настоящий византиец; тонок, ловок, лжив; он далеко пойдет». [765] Las Cases E. Le memorial… T. 1. P. 29.

«Льстите его тщеславию», — советует Александр друзьям своим, пруссакам.

8 июля 1807 года подписан Тильзитский мир. «Дело Тильзита решит судьбу мира», — говорит Наполеон. [766] Vandal A. L'avènement de Bonaparte. T. 1. P. 243. Вся Европа от Петербурга до Неаполя обращена против Англии; суша опрокинута на море. Исполинская химера почти исполнилась.

Солнце в зените; высшая точка достигнута, и начинается падение.

«Близким наблюдателям видимо было падение Наполеона уже с 1805 года», — говорит Стендаль. [767] Stendhal. Vie de Napoléon. P. 289. Это кажется невероятным: 1805–1807, Аустерлиц — Тильзит полдень Наполеонова солнца. Но так и должно быть: солнце с полдня начинает падать к западу.

«Несчастный. Я тебя жалею: ты будешь завистью себе подобных и самым жалким из них». Это он знает — помнит всегда; но теперь, на вершине могущества, — яснее, чем когда-либо. Все получил, всего достиг — и вдруг заскучал, не захотел ничего. Власть, величие, слава, могущество — все, что людям кажется самым желанным, вдруг сделалось странно-пустым и ненужным. Захотелось чего-то другого; он сам не знает чего и до конца не узнает. Даже на Св. Елене не понял бы и не поверил, если бы ему сказали, что он, уже после Тильзита, в полдне своем, хотел ночи, хотел быть жертвою — самого себя растерзать, как Самсон растерзал Фимнафского льва.

«Гении суть метеоры, которые должны сгорать, чтобы освещать свой век». Сгорать, умирать — быть жертвою. «Из ядущего вышло ядомое, и из крепкого вышло сладкое», — вот о чем золотые пчелы жужжат в императорском пурпуре.