Евгений Дырин - Дело, которому служишь

Как и ожидалось, цель завиднелась издалека. Над черным глухим лесом стояло пламя.

Сделав разворот, Полбин приказал Пасхину ложиться на боевой курс. На земле было условлено, что бомбы будут сброшены "по ведущему", в одну точку.

Моторы СБ гудели ровно, деловито, самолет послушно шел на цель. Полбиным владело спокойствие, которое, очевидно, знакомо артиллеристу, ведущему огонь прямой наводкой из превосходно замаскированного укрытия. Ты бьешь врага наповал, а он тебя не видит и мечется в панике.

И вдруг что-то оглушительно лопнуло рядом с самолетом, вспыхнул яркий свет, при котором мгновенно потускнели стрелки приборов. Огненный комок мелькнул впереди, справа...

Немцы успели вызвать зенитную артиллерию!

Секунды! Секунды! Полбин почувствовал, как облегченно вздрогнул самолет. "Сбросил", - подтвердил Факин.

Полбин оглянулся.

От освещенного снизу самолета Пасхина тоже отделились "сотки".

В кабине вдруг стало совсем светло. Тени от переплетов фонаря побежали по приборной доске.

Внизу взорвались бомбы. Значит, попали, если такой огненный смерч поднялся к небу.

Домой!

Лавируя между зенитными разрывами, Полбин повел машину от цели. Самолет Пасхина, все так же освещенный, шел за ним.

И вдруг... Саша, Саша Пасхин!

Самолет Пасхина окутался пламенем, мигом превратившись в огромный факел. Свалившись на крыло и оставляя огненный след, он стал заворачивать назад, к цели.

- Пасхин!.. Пасхин!..

В шлемофоне раздался глухой, сдавленный голос:

- Завгородный насмерть! Принимаем решение... Я, Пасхин, и Николаев...

Что-то заклокотало, щелкнуло в наушниках и оборвалось.

Наступила тишина. Ничего, даже гула собственных моторов не слышал Полбин. Ослепительно-белый, потерявший очертания, ставший бесформенным куском расплавленного металла, самолет Пасхина был уже у самой земли. Чернильная тьма шарахнулась в стороны. Блеснули на поляне круглые спины автобензоцистерн. Огненный ком упал прямо на них, и сразу огненное море разлилось по земле, взметнулось к небу, заклокотало, забурлило.

Самолет Полбина сильно ударило снизу, в левое крыло. Штурвал едва не выскользнул из рук.

"Взрывная волна дошла" - мелькнуло в сознании. Но это была не волна.

Из-под капотов левого мотора выползла струйка пламени, лизнула крыло, вместо нее появились другие, вытянулись, переплелись жгутом, и стало фактом: левый мотор горел...

Чернота, чернота кругом. Нет ни земли, ни неба. Сзади - зарево, там навеки остались Пасхин и его товарищи...

- Штурман, курс! Факин встревоженно:

- Девяносто четыре. Давай со снижением!.. Надо сбить пламя. Полбин дал штурвал от себя, накренил самолет вправо. Желтые языки оторвались от плоскости, потухли в воздухе.

А в горизонтальном полете опять поползли зловещие струйки, опять стали сплетаться в жгуты...

- Радист! Васюк, держишься?

Ему труднее, весь дым и огонь на него.

- Держусь, командир...

- Давай держись!..

Главное - перетянуть линию фронта. Сбить пламя, видимо, не удастся. Значит, надо выйти на свою территорию до того, как огонь подберется к бензобакам...

Секунды! Секунды!

Как ладья, ныряющая по черным волнам, самолет то мчится с опущенным носом к земле, то, натужно гудя единственным здоровым мотором, хватает пространство, рвется вперед, в ночь.

- Держишься, Васюк?

- Держусь...

Жгуты то исчезают, то сплетаются вновь, и едкий запах горелой краски забивается в нос, в горло.

- Держись!

Полбин приземлил самолет на небольшой площадке у железнодорожного полотна. Посадил "на живот", ибо в заполненной дымом кабине нечего было и думать о выпуске шасси.

Через две минуты после того, как Полбин и Васюк, вытащив зажатого в носовом фонаре штурмана, отбежали в сторону и залегли, взорвался бензобак. По твердой, покрытой инеем земле, шипя, запрыгали куски пламени. Горящие лохмотья повисли на телеграфных проводах. Начали рваться патроны - вразнобой, хлопотливо, почти весело...

Факин быстро пришел в себя. Васюк ощупывал свой комбинезон. Он был опален в нескольких местах, но ни на лице, ни на руках ожогов не было.

- Будем считать, повезло, товарищи, - сказал Полбин. - Ну-ка, давайте думать...

Он положил на колени планшет, стер рукавом копоть и грязь с целлулоида. Зажигать фонарик не надо было: горящий самолет осветил все вокруг.

Он смотрел на карту, но не видел ни железной дороги на ней, ни зеленого пятна леса, угрюмо стоявшего по обе стороны насыпи. Он видел огромное белое море бушующего пламени, а сквозь звон и шум в ушах прорывался сдавленный голос Пасхина: "Принимаем решение... Я, Пасхин, и Николаев..." Словно подписями своими скрепили они свое решение - два коммуниста, два смелых сокола...

Патроны продолжали рваться. Самолет корчился в огне, обгорелый остов его скручивался, валился на бок. Пламя с шипением расползалось по мокрому песку, искры взлетали в черное небо.

Где-то за лесом, далеко на западе, тоже полыхало пожарище. Там горели немецкие танки и цистерны с горючим. Колонна фашистов разгромлена, она уже не дойдет до рубежей, на которых стоят наши пехотинцы и артиллеристы...

От этой мысли Полбину стало легче. Он сильно тряхнул головой, чтобы выйти из секундного оцепенения. Шум в ушах медленно проходил...

Слева, в западном направлении, слышалась стрельба. Тяжело, со вздохами, ухали орудия крупного калибра, в промежутках доносилась частая стрельба противотанковых пушек. Шел ночной бой.

Значит, вспышки огней, которые были видны под самолетом в последний момент, были линией фронта. Удалось дотянуть на свою территорию.

Факин и Васюк молчали прислушиваясь.

- Так давайте подумаем, - повторил Полбин и повернул планшет, чтобы свет огня упал на карту. - Это что за железка, штурман? Ты как считаешь?

Факин посмотрел на свой планшет.

- Ясно, магистраль, - ответил он. - На Ленинград.

- А мы где?

Штурман помолчал, подумал.

- Не знаю, командир. Если б мне сейчас "аш" тысячу метров, сказал бы. А так не знаю.

Факин, ничего в мире не любивший больше своего штурманского дела, всегда говорил вместо "высота" - "аш", вместо "скорость" - "вэ" или "дубль-вэ", называя буквы, которыми эти данные обозначались на карте и в расчетах. Если сейчас штурман заговорил в своей обычной манере, - значит, он спокойно обдумывает положение.

- К Москве-то ближе? - попытался улыбнуться Полбин. Но сильно обожженная щека все же болела.

Факин не ответил. Он привык называть точные цифры, а если не мог предпочитал молчать.

- Давайте пройдем по шпалам, может, станция попадется, - сказал Васюк.

- Правильно, - поддержал Факин. - Сидеть лучше, чем лежать, итти лучше, чем сидеть...

Любовь к общеизвестным шуткам тоже была особенностью Факина. Споткнувшемуся он обычно говорил: "Держись за землю", а выслушивая рассказы о трудных полетах, ронял глубокомысленно: "Бывает и хуже, но в редких случаях". Шло это не от глупости, а от несколько ленивого ума, очень гибкого в воздухе, в сложной обстановке, но спокойно-созерцательного на земле. Пользуясь в разговоре банальностями, Факин как бы экономил умственные силы, необходимые в минуты наивысшего боевого напряжения.