Ромен Роллан - Махатма Ганди

Конечно, эти догматы занимают не второстепенное место в его учении. Покровительство корове характерно для индуизма, Ганди даже усматривает в нем одно из самых высоких достижений человеческой эволюции. Почему? Потому что она есть символ, «всего под-человеческого мира», с которым человек заключил союзный договор. Она означает «братство между человеком и животным». И, употребляя прекрасное выражение Ганди, «она выводит человеческое существо за пределы его рода. Она осуществляет тождество человека со всем живущим». Если избрана именно корова преимущественно перед другими созданиями, то это потому, что в Индии она является самым лучшим товарищем, источником изобилия; и Ганди видит в «этом кротком животном целую поэму сострадания». Но в культе, который он ей воздает, нет никакого идолопоклонства, и никто не осуждает более, чем он, этот лишенный доброты фетишизм индусского народа, соблюдающего только букву писания и не проникнутого духом сострадания «к немым созданиям бога». Раз поняв его (а кто понял бы его лучше, чем poverello из Ассиз! нельзя уже удивляться тому значению, которое придает Ганди этому культу. И он вполне прав, когда говорит, что покровительство корове, в том смысле, какой он ему придает, «есть дар индуизма миру». Ибо к заповеди евангелия: люби ближнего, как самого себя, он добавляет: всякое живое существо есть твой ближний.

Быть может, еще труднее принять европейскому сознанию систему каст (по крайней мере сознанию сегодняшней Европы: ибо кто знает, что готовит нам будущее развитие общественного строя, демократического только по названию). Я не льщу себя надеждой, что мне удается, излагая разъяснения Ганди, сделать ее приемлемой, и я нисколько к этому не стремлюсь. Но его разъяснения установят с очевидностью, что это верование внушено не идеями гордости и социального превосходства, но лишь мыслью о долге каждого в том, что ему предопределено.

«Я думаю, — говорит Ганди, — что закон наследственности вечен, и что всякая попытка изменить его ведет к полному смятению. Варнашрама присуща человеческой природе, и индуизм только превратил ее в науку»…

Но он ограничивает классы только четырьмя: брахманы (класс ученых и духовенства), кшатрии (военный и правительственный), ваишья (торговый) и шудра (рабочие и ремесленники). И он не признает между ними никаких отношений превосходства или подчиненности. Это различные призвания: ничего больше. Обязанности. Никаких привилегий. [31] Когда на протяжении веков первоначальные классы застыли в форме надменных каст, Упанишады подняли голос протеста.

«Противно духу индуизма, чтобы человек приписывал себе более высокий ранг или другим более низкий. Все рождены для служения творению: брахман — своим знанием, кшатрий — своей охранительной силой, ваишья — своей коммерческой ловкостью, шудра — своей телесной работой, Это не значит, что брахман должен быть избавлен от физического труда, но что он лучше приспособлен к знанию, ни что шудра не мог бы приобрести всех познаний, но что он с большей пользой будет служить своим телом, и что ему нет надобности завидовать деятельности других. Брахман, который претендовал бы на превосходство из-за того, что он обладает знаниями, был бы за то понижен в ранге, ибо знание его не было бы истинным… Дисциплина каст (варна-шрама) основана на экономии социальной энергии (на ее правильном распределении) и на здоровом самоограничении человека посредством воли».

Таким образом, она зиждется на «самоотречении», а не на привилегии. Не забудем, впрочем, что через веру в переселение душ природа восстановляет равновесие, на протяжении последовательных существований, возрождая брахмана в виде шудры и обратно.

Вопрос о париях не имеет никакого отношения к вопросу о четырех различных, но равных между собою, кастах. Мы увидим, с какой пылкой страстностью Ганди, не переставая, боролся против этой социальной несправедливости: и это одна из самых волнующих сторон его апостольства. Для него в этом позор индуизма, гнусное извращение истинного учения, грязное пятно, и он страдает от этого невыносимо.

«Я предпочту быть изрезанным на куски, — пишет он, — чем не признать моих братьев из отверженных классов… Я не стремлюсь к возрождению; но если оно свершится, то я хочу возродиться среди „нечистых“, чтобы разделить их обиды и работать для их освобождения»…

Он взял к себе. маленькую девочку из нечистых и с нежностью говорит об этом прелестном бесёнке, который создавал непогоду и солнечные дни в его доме.

Я сказал достаточно, чтобы показать, под покровом индусского Credo, большое евангельское сердце. Это Толстой, — но более нежный, более умиротворенный и, если я осмелюсь сказать, более естественный «христианин», в общем смысле этого слова: ибо Толстой был христианином меньше по натуре, чем силою своей воли.

Но где особенно сказывается сходство этих двух людей, где, быть может, влияние Толстого было наиболее действительно, это в осуждении, вынесенном Ганди европейской цивилизации.

Начиная с Руссо, процесс против цивилизации не прекращался; в нем выступали самые свободные умы Европы, и пробужденной Азии стоило только почерпнуть в книгах жалоб, чтобы составить громадное «дело» против своих завоевателей. Ганди не замедлил сделать это, и в Хинд Сварадж он приводит список этих обвинительных книг, среди которых большинство написано англичанами. Но книга, против которой нет возрождений, это та, которую сама европейская цивилизация написала кровью племен, угнетенных, ограбленных и обесчещенных во имя лживых принципов, и особенно блестящее разоблачение этой лжи, этой жадности, этой жестокости, бесстыдно выставленных на показ перед лицом всего мира, дала последняя война, так называемая «война за цивилизацию». Столь велика была бессознательность Европы, что она привлекла к ней народы Азии и Африку чтобы они увидели ее наготу. Они увидели ее и оценили.

«Последняя война обнаружила сатанинскую природу [32] Это выражение часто вырывается из-под пера Ганди. «Вера в париев — это измышление сатаны» (19 июня 1921 г.). цивилизации, которая господствует в современной Европе. Все законы общественной морали были попраны победителями, во имя добродетели. Никакая ложь не считалась слишком неблагородной, когда она могла оказаться полезной. За всеми преступлениями скрывались самые грубые, чисто материальные мотивы. Европа — не христианская страна. Она поклоняется Маммоне».

Вы найдете подобные мысли двадцать раз выраженными на протяжении пятилетия в Индии и в Японии. Даже у тех, которые слишком осторожны, чтобы провозглашать их во всеуслышание, это убеждение выгравировано сейчас в мозгу. И это еще не самый гибельный результат пирровой победы 1918 года. Но Ганди не нужен был 1914 год, чтобы увидеть истинное лицо цивилизации: она показала ему себя без маски за двадцать лет его жизни в Южной Африке. И в своем Хинд Сварадж в 1908 г. он возвестил, что «современная цивилизация» есть «великий порок».