ВЛАДИМИР КЛИПЕЛЬ - УЛЫБКА ДЖУГДЖУРА

– Плашкоут на камни посадили…

– Как это могло случиться? – воскликнул я. – Ведь там какой проход – суда с баржами с завязанными глазами можно водить! Наверное, пьяные были.

– Кто его знает, – уклончиво отвечал старатель. – Сумели! – И обратился к тому, что его больше волновало: – Который день кантуюсь здесь, никак не могу выбраться. И жить негде, никто не пускает даже переночевать. На-а-род… – он сплюнул презрительно.

Чиркову не удалось отыскать знакомых геологов, на помощь которых он рассчитывал при разведке перевалов. Вертолета в ближайшие дни ждать не приходилось, он выполнял какое-то срочное задание, об этом говорил Охлопков. Хорошо было бы попасть на участок Разрезной – в долину Лантаря и, пока стоит погода, разведать перевал на Батомгу. Так мы рассуждали с Чирковым, когда снова прибежал Топтунов и сказал, что на участок есть «оказия», машина скоро будет, если желаем, она нас заберет.

Мы схватили рюкзаки и вышли на крыльцо, чтоб не прозевать, когда она подойдет. На улице захмурило, похолодало, над поселком плыли серые низкие облака – с моря гнало туман. Короткий теплый день не продержался до конца, испортился.

К нам из комнаты, в которой мы не успели даже смять постели, вышел доктор, только что окончивший Хабаровский медицинский институт, молодой человек. Он получил назначение в аянскую больницу и, пока ему готовили квартиру, был поселен в гостинице. Указав на сопку к северу от поселка, он сказал:

– Знаете, как она называется? Сопка Любви! – И засмеялся: – А вот эти поменьше – одна Дунькин Пуп, а другая- Ванькина Плешь. Назовут же… – Он покрутил головой.

– Я смотрю, вас уже просветили насчет местных достопримечательностей, – сказал я. – Не боитесь, что заскучаете?

– Буду читать, возьмусь за работу над кандидатской. Не пропаду, – бодро ответил молодой врач. – Работы здесь, кажется, хватает. Начинаю входить в курс дела…

– Три сопки вы назвали, а четвертую знаете? Или еще на ней не побывали?… Я имею в виду Лонгдар…

Нет, на Лонгдаре врач еще не побывал, хотя все аянцы считают своим долгом хоть один раз взобраться на ее острую, чуть раздвоенную вершину. Именуют ее аянцы чуть по-иному – Ландор. Когда Владислав Иннокентьевич Юзефов работал в аянской школе, он надоумил старшеклассников поставить на вершине Лонгдара флюгер и в банке оставить тетрадь для записей состояния погоды: видимости, направления и силы ветра, характера облачности и просто впечатлений от прогулки на эту сопку. Накопилось много записей, часть которых мне хочется привести.

«5.8.1962. Что еще надо человеку для счастья… Ландор! Это название так же красиво, как и все, что мы видим вокруг.

Томичи-метеоритчики. Идем на Джугджур».

«… Как хорошо, что на свете еще есть та-кие места, Ландор! Мы тебя никогда не забудем. Встречай всех такой великолепной погодой, как нас. Только ветерка подбавь немного…»

«… Желаю всем хорошим людям побывать здесь. Даю вам слово, что вы не пожалеете. Счастливого вам спуска…»

Пришел Топтунов и сказал, что машина сейчас подойдет, надо бежать к ней на берег. И мы побежали, чуть ли не в полном смысле этого слова. Из-за склада вывернулась машина-лесовоз, без бортов. Мы вскочили на площадку, уцепились за кузов и помчались туда, откуда полдня назад выехали катером. Дорога огибала сопки, пересекала ключи и речку, ее кидало на ухабах, и я думал порой, что у меня оторвутся внутренности. Но ничего, показались избушки, берег моря, черный камень в бухте. Море было угрюмое и взволнованное, совсем непохожее на то, каким мы его увидели полдня назад.

В избушке, куда мы зашли вслед за Топтуновым, находились председатель артели Туманов, начальник другого участка – молодой волоокий грузин с густой шевелюрой и еще какие-то люди. Туманов, в зеленой куртке, небольшого росту, плотный, по виду типичный одессит, с прорежившейся шевелюрой, прямо с ходу накинулся на Топтунова:

– Что вы наделали! Ведь в плашкоуте пятьсот тонн горючего и машины. Их же разобьет на камнях волной… – и понес, и понес, взмахивая руками и разгораясь от звуков собственного голоса. Лишь «спустив пар», спросил, остывая: – Что они там – перепились? Ну, как они могли посадить плашкоут? – снова взорвался Туманов.- Ума не приложу, что теперь делать… – Он заходил по избе, хватаясь за голову. – Что делать, что делать? Ну что, по-вашему, можно теперь сделать? – обратился он к грузину, но тот лишь пожал плечами.- Ах, черт возьми, вот незадача. Если погубим горючее, придется свертывать все работы… Какие меры вы приняли? Надо было подогнать другие катера, попытаться стянуть плашкоут. Не смотрели, большая пробоина?

– Я сделал все, что можно, Вадим Иванович, – ответил Топтунов. – Подогнал два катера, но плашкоут сидит крепко. Надо ждать полного прилива, тогда, может, удастся, стянем с камней. Там нет ни лодки, ничего, к плашкоуту не подойдешь. Но я смотрел, машины закреплены…

– Если волна разыграется, плашкоут разобьет. Ах, черт возьми, что же делать… Вот что, – обратился он к Чиркову, – вы поезжайте на Разрезной и ждите нас там, а мы поедем в бухту. Видимо, придется откачать часть горючего, облегчить плашкоут, тогда, может быть, сдернем его с камней. Пошли.

Мы толпой вывалились за порог. Начальники уселись на лесовоз и покатили назад в Аян, а мы с Чирковым подались к машине, которая должна была перебросить нас на Разрезной. В запасе оставался еще час светлого времени, хотя вечер уже опускался на сопки. Крепчал на море ветер. «Хоть бы удалось стащить с камней плашкоут, – подумалось мне, – а то и в самом деле его разобьет волнами».

Так нежданно-негаданно мы в день прилета оказались вдали от Аяна, среди гор и тайги, хотя вовсе не думали попасть сюда так скоро.

Над островерхими угрюмыми сопками погасла алая заря. Такие зори у нас на Амуре обышю предвещают непогоду, а как дело обернется здесь, на Севере, я еще не знал. Дорога – будто щель в черной стене леса. Потому, как нас швыряло от борта к борту, я догадался, что она пробита в лесу трактором и никакого полотна под колесами нет. Ветви лиственниц царапают борта и порой кабину. Снизу тянет сырой прохладой, там река, а дорога лежит на террасе.

В машине полно ящиков, порожних бочек из-под горючего, и мы при толчках сторонимся их, чтоб не придавило руку или ногу. Свет выхватывает из тьмы затопленные водой колдобины на дороге, валежины по сторонам, частокол лиственниц и темные клубки стланика- стелющегося кедра. По земле угадывается ягель-олений мох, белый и ломкий. Этот мох – первый признак Севера.

Машина нырнула в какой-то овраг, выбралась из него и вырвалась на речное галечное русло. Здесь и намека на дорогу нет. Под колесами вода, светлая галька, по сторонам худенькие тальнички. Вода временами захлестывает радиатор, но шофер не сбавляет скорости, я чувствую, что к таким «дорогам» тут привыкли и за машину не боятся. Мне только непонятно, зачем на кабину выведены какие-то шланги, из которых нет-нет да и попахивает дымком.