Борис Штейфон - Кризис добровольчества

Во главе Вооруженных Сил Юга России находился вождь, чья кристальная честность не подлежит никакому оспариванию. Он мог, конечно, ошибаться, однако свои личные интересы ставил на последнее место и служил только своей Родине…

В распоряжении главного командования была обширная, богатейшая территория с 50-миллионным населением, со свободными сообщениями с заграницей. Англия и Франция признавали правительство генерала Деникина и оказывали ему известное нравственное и материальное содействие…

Воодушевлением, личным составом и тактической подготовкой Добровольческая армия неизмеримо превосходила большевиков…

И несмотря на эти и ряд других общеизвестных преимуществ, Добровольческая армия все же не заняла Москвы!

Зародившаяся на Дону и окрепшая на Кубани, Добровольческая армия в силу особых обстоятельств того времени принуждена была усвоить психологию и формы, резко отличавшие ее от прежней русской армии. Вновь образовавшаяся армия была ярко добровольческая, со всеми положительными и отрицательными особенностями этого понятия. Многовековой богатейший опыт императорской армии был забыт необыкновенно быстро. В итоге получилось сильнейшее искажение почти всех тактических и организационных принципов.

В силу особых условий в первый период своего существования Добровольческая армия не имела тыла в том виде, как он понимается военной наукой и практикой. База была всегда при себе. Затем, находясь как бы в гостях у кубанцев, добровольческое командование не считало себя признанным и полномочным разрешать вопросы административного устройства тех районов, какие освобождались от большевиков. Прочно освоив опыт первого периода, Добровольческая армия усвоила и равнодушное отношение к столь кардинальным вопросам, как правильная организация армейского тыла и занятых областей.

Вся совокупность совершаемых в первый период ошибок уравновешивалась, впрочем, малочисленностью армии и богатством Кубанской области. По мере же усиления армии и развития операций последствия ошибок проявлялись уже более резко.

Долгое пребывание главнокомандующего и его штаба в Екатеринодаре невольно обострило казачий вопрос. Как ни был сложен этот вопрос, однако представляется несомненным, что если бы армия заняла Москву, то в общероссийском масштабе он потерял бы и свою первоначальную остроту, и свою казавшуюся тогда непримиримость. Весьма вероятно, что если бы генерал Деникин не находился персонально в центре тех страстей, какие горели в то время на Кубани, он гораздо спокойнее и государственнее воспринимал бы все перипетии деятельности Рады. С высоты Московского Кремля многие события и деятели той эпохи представлялись бы совсем не в тех размерах, какие рисовались провинциальному воображению.

Если в 1918 году забвение истины — «организация не терпит импровизации» — могло быть расценено только лишь как полубеда, то упорное забвение той же истины в 1919 году привело уже к катастрофе.

Располагая всеми возможностями для своего усиления, Добровольческая армия ко времени решительного столкновения с большевиками оказалась настолько обессиленной и обескровленной, что исправить органические недочеты всей системы не могла и легендарная доблесть фронта. В то время, когда добровольческие части в бессменных, тяжелых боях истекали кровью, неустроенный, развращенный тыл наносил фронту более тяжелые удары, чем красный враг.

Отсутствие должного управления освобожденными областями создавало в районах, отдаленных от магистралей, полное безначалие и вытравляло у населения веру в законность и порядок белых. Первоначальное сочувствие обращалось сперва в равнодушие, а затем в явное неудовольствие.

Выйдя на Большую Московскую дорогу и преследуя грандиозные государственные цели, Добровольческая армия психологически продолжала быть армией кубанского и донецкого периодов, со всеми приемами и взглядами тех периодов. В этом и заключалась наша трагедия и первопричина будущих неудач.

Приступая по выходе из Донецкого бассейна к устройству государства, необходимо было применять и соответствующие методы государственного строительства. Этого не было сделано, и жизнь хронически опережала добровольческое творчество.

Вместе с тем наше главное командование, по-видимому, излишне опасалось упреков в «реставрационных симпатиях» и стремилось всячески выявить свою лояльность в этом вопросе. Логическим последствием подобных стремлений явилась необходимость издания целого ряда новых законоположений. Кодификационное творчество, проявляемое наспех и в явно ненормальных условиях гражданской войны, не могло, конечно, охватить всех сторон государственной жизни. В своей массе новые законоположения считались «временными» и обычно служили дополнением или частичным изменением как Свода законов Российской империи, так и законодательства Временного правительства. В итоге правительственные мероприятия Добровольческой армии отличались неопределенностью и потому никого не удовлетворяли. Для правых генерал Деникин был слишком левым, для левых — слишком правым.

Не подлежит сомнению, что если Добровольческая армия заняла бы Москву, то все остальное так или иначе, но устроилось. И если этого не случилось, то основной причиной краха белой борьбы на юге России надо считать несовершенство нашей военной системы.

Добровольчество, как система единственно жизненная в сложной обстановке 1918 года, должно было летом 1919 года уступить свое место регулярству, ибо последнее все свои корни имело в той национальной России, какую мы стремились возродить. Добровольчество, как военная и гражданская система, это не более как импровизация, и жестокий опыт 1919 года показал все несовершенство подобной импровизации.

Самой роковой по последствиям ошибкой явилось то обстоятельство, что армия не усиливалась соответственно уширению масштаба борьбы.

Не сомневаюсь, что в штабе Вооруженных Сил Юга России имелись проекты развертывания армии, однако эти проекты, претворяясь в жизнь, резко расходились с теми нормами, какие в таких случаях рекомендует военная наука и вековая практика. Продуманной, стройной системы в столь важном вопросе не было. Не было, по крайней мере, в практическом осуществлении. Части формировались не подлежащими органами, а по традициям еще кубанского периода — самозарождались. В итоге судьба развития армии зависела от инициативы отдельных лиц, их энергии, способностей, а зачастую и случая. Один начальник был ярко добровольческого облика, другой исповедовал регулярство, третий — как Бог на душу положит. Каждый импровизировал по своему крайнему разумению, а крайнее разумение — понятие очень растяжимое.