Валерий Демин - Циолковский

Наливайко — знаковая фигура и в русской, и в польской, и в украинской истории, он стал символом непокорности и свободолюбия. Впоследствии декабрист Кондратий Рылеев посвятил ему одну из своих лучших поэм «Смерть Наливайко», хрестоматийные стихи из которой повторял не один приверженец свободомыслия:

Можно предположить с уверенностью почти на 100 %, что Циолковский (который в подлиннике знал оды Горация и наизусть читал целые сцены из грибоедовского «Горя от ума») был знаком и с этими стихами. Во всяком случае он мог подписаться под любой из процитированных строк, а последние две сделать собственным девизом. В самом деле: бывает ли свобода без жертв? Но «какое удовольствие чувствуешь от свободы», говорил Циолковский. Между двумя русскими революциями, в апреле 1917 года, он запишет: «Свободу человек должен взять, если может». А за год до смерти сформулирует, во многом опираясь на собственный опыт, главные черты свободы, без которых она ничто: это — свобода образования, свобода передвижения, свобода обмена (то есть торговли), свобода единобрачия, свобода общества ограничивать (в случаях аномального отклонения от норм), свобода управляться избранным лицом и правительством.

Действительно, свобода — первое и непременное условие всякого творчества — научного, литературного, художественного. Впрочем, её ухитрялись толковать по-разному. Долгое время был популярен тезис, придуманный Спинозой, — «Свобода есть познанная необходимость». Быть может, амстердамский философ — изгой и диссидент, одинаково ненавидимый протестантами, католиками и иудаистами, — вполне комфортно чувствовал себя во враждебном конфессиональном окружении, вооружившись явно конформистским, приспособленческим жизненным кредо, но для таких пассионариев, как Наливайко и его потомок Циолковский, оно совершенно не подходило. Для них свобода — не просто познанная, но также и преодоленная, измененная, преобразованная необходимость.

Последнее достигается с помощью доступной каждому свободы духа, мысли и воли. И так было всегда: даже в условиях жесточайшего идеологического прессинга, усиленного изощренной травлей и непризнанием, Циолковский чувствовал себя абсолютно свободным в своей получердачной светёлке, из окна которой открывался потрясающий, ни с чем не сравнимый вид на заречье и приокское приволье, незаметно переходящее в бездонное небо и бесконечный Космос. В 1918 году в один из самых трудных периодов своей жизни Циолковский набросал фрагмент (до сих пор, кстати, не опубликованный) под названием «Свобода воли», где изложил свое понимание проблемы, на протяжении тысячелетий волновавшей мыслителей разных стран и народов:

«В чем выражается свобода воли? Это, видите ли, способность разумного существа выбирать заранее образ действий, согласовывать свои мысли о будущем с фактическим будущим. Значит, что человек сказал, — то и сделал, что предсказал, предугадал, вычислил, — то и вышло. (…)

С нашей точки зрения мир автоматичен. Поэтому точно предвидеть его проявления может только тот, кто сделал и завел эту машину. Но он же, этот знаменитый механик, может заранее согласовать мысли персонажей этой машины с её будущими ходами. Если и предсказывает что-нибудь человек, вычисляет ход будущих космических явлений, то не должен при этом забывать, что он исполняет только волю механика (как в кино) и что предвидения его не могут иметь абсолютной точности, что, в сущности, он только кукла, автомат, герой кино.

Лишь один этот механик (или первопричина Вселенной) может изменить ход машины, поправить, попортить, уничтожить, вновь создать её в том или совершенно ином виде. По крайней мере, теоретически это можно допустить. Бывает ли это на деле, никто не знает. Но, если бы это случилось, то нисколько не было бы изумительнее бытия мира. Он такое же чудо, также непостижимо его существование, как его исчезновение или преобразование.

В кинематографе или другом автомате мы можем видеть точное согласование мыслей героя с его поступками. Но значит ли это, что существует свобода воли? Однако существует условная приблизительная свободная воля, и разумное существо должно в нее верить. Каждый должен верить, что силою воли он может добиться многого. В противном случае — бессилие и восточный фанатизм: человек стреляет в себя, принимает яд, распускает нюни, унывает, бездельничает под напев фанатика: чему быть, тому не миновать. Так устроен мир, такое в нем согласование, что не сомневающийся в достижении — достигнет, а сомневающийся и бездеятельный — погибает».

В реальной жизни это субъективное чувство свободы усиливается общением с окружающим миром, живой и неживой природой. Недаром ведь и название первой законченной работы, написанной Циолковским в двадцатипятилетнем возрасте (ещё до публикации трудов по ракетной технике), содержит понятие «свободы», соединенное с общенаучной категорией — « Свободное пространство»! Манящее безоблачное небо — ясное днем и звездное ночью — объективно создает абсолютное чувство свободы. Открытый взору безграничный Космос превращается в абсолютный символ абсолютной свободы.

Именно в этом кроются истоки русского космизма — народного, философского, религиозного, научно-технического. Необъятные просторы русской земли, распахнутость звездного неба, постоянная устремленность к открытию новых земель и вообще всего нового сделали русского человека особенно восприимчивым и предрасположенным к миру космических явлений. Именно данные обстоятельства позволили русскому космисту и идейному вдохновителю Циолковского Николаю Федорову говорить о том, что ширь русской земли порождает ширь русской души, а российский простор служит естественным переходом к простору космического пространства, этого нового поприща для великого подвига русского народа.

Циолковский от рождения был с небом и Космосом на «ты», потому-то всегда и чувствовал себя абсолютно свободным человеком. Он привык мысленно отождествлять себя со Вселенной. Недаром Александр Чижевский ещё в юности посвятил своему великому учителю проникновенное космистское стихотворение, где монолог ведётся как бы от лица Циолковского: