Елена Прудникова - Хрущев. Творцы террора.

Присутствующие не подозревали, что они выносят смертный приговор. Наоборот, после речи председателя, говорившего о врагах революции, им казалось, что чем больше они подымут рук, тем сильнее будет защита подозреваемого. Они голосовали за честных порядочных людей, домовитых хозяев, тружеников хлеборобов.

Через час после наступления темноты люди, получившие подавляющее большинство голосов, со связанными руками были заперты в сарае при станичном управлении. Я был в это время заведующим детским домом в этой станице. Я слышал, как ночью в отдельной хате, где помещалась наша кухня, кухарки и уборщицы, "красноармейские вдовушки", гуляли с бойцами ЧОНа и распевали пьяные песни. А в предрассветных сумерках двадцать один мужчина и четыре женщины были выведены за станицу и порублены шашками.

Наутро ко мне в детский дом привезли фуру пожертвованной "для детей" мужской и женской одежды и сложили в кладовой. Вскоре явилось и несколько чоновцев, под тем предлогом, что хотели проверить, как содержатся дети… Начальник чоновцев, выше среднего роста, широкий, черный как уголь, с волосами, растущими из носа и ушей, слепой на один глаз и со шрамом на лице, спросил меня: "Одежду получил?" Я ответил, что получил. Несколько мгновений длилось молчание. Вдруг один мальчуган сказал:

— Дядечка, а на одежде-то кровь…

— Молчи, дурак, это глина, а не кровь, — ответил чоновец. — Пошли, товарищи!

И группа повалила на кухню опохмеляться».

Трудно сказать, что там конкретно произошло. «Записки адвоката» принадлежат перу врага советской власти, который факты-то излагает, да, а вот сопутствующие обстоятельства явно опускает. Между прочим, дело было на Кубани, в 1920 году, когда повсеместно происходили восстания, и с какого перепугу отряд частей особого назначения явился в эту станицу, если в ней было тихо? Так что это могло быть все что угодно, от банального полубандитского налета, которыми тоже были славны местные власти по всей стране, до карательной экспедиции по поводу какого-нибудь восстания. А вот то, что так оно и было, сомневаться нет оснований. Это именно та «революционная законность», с которой начинало советское правосудие. И не стоит думать, что подобного не было. Равно как и не стоит думать, что так было везде. Было по-разному… но все же не так, как во Франции!

Вернемся в нашу «просвещенную Европу». Из Парижа в провинцию едут комиссары — подавлять повсеместно вспыхивающие восстания. С собой они везут передвижные гильотины — стало быть, эти люди тоже облечены судебными полномочиями. Вообще революционный террор во Франции считается «эталонным», но мало кто пишет о том, как он выглядел. В Нанте гильотины не справляются. Тогда карательная рота имени Марата начинает расстрелы. В день расстреливают от 100 до 500 человек. Но потом то ли становится жалко боеприпасов, то ли еще что — «блюстители закона» переходят на утопление. 90 священников сажают на баржу, вывозят на середину реки и топят вместе с баржей — не отсюда ли многочисленные легенды о затопленных баржах с заключенными во время «красного террора»? Мужчин и женщин связывают попарно и бросают в воду — это называется «республиканская свадьба». Маленьких детей привязывают к матерям — и туда же…

В Аррасе детей казнят в присутствии матерей, казни проводятся под звуки оркестра. В селении Бур-Бедуен ночью срубили так называемое «Дерево Свободы». Тогда карательный отряд сжигает селение, убивает не только всех жителей, от грудных младенцев до стариков, но даже домашних животных. В Медоне из волос гильотинированных женщин делают парики, а из кожи казненных шьют брюки.

Может быть, это байка? Наверняка часть всего этого действительно байка. Например, младенцы, которых топили привязанными к матерям, встречаются еще в рассказе о «новгородских казнях» Ивана Грозного. По-видимому, это переходящий образ. Но в любом случае какой бледной и невыразительной кажется рядом с историей Французской революции даже обличительная книга С. Мельгунова «Красный террор», где он, наряду с конкретными фактами, собрал все «страшные» рассказы о «зверствах большевиков». Ленин, оказывается, не так уж и ужасен — если поместить его между Робеспьером и Гитлером; а эти чоновцы — вообще какие-то дилетанты. Казнили всего два десятка человек, вместо того чтобы сжечь станицу полностью, с курями и собаками, опять же одежду применили к делу, а тела казненных так и не использовали — кстати, большевики вообще никак тела к делу не применяли. Нет, в этой стране, наверное, хозяйствовать не научатся никогда…

…Но в нашей дикой, непросвещенной стране то, что творилось с судопроизводством в Гражданскую, считается ужасным. Ладно, пусть ужасно — в конце концов, так оно на самом деле и обстоит: любой человек есть вселенная, микрокосм, и любой человек есть образ Божий. Особенно, конечно, святость человеческой жизни ощущается после трех лет мировой войны — первой, в которой уничтожение было по-настоящему массовым, где вовсю применялись артиллерия, пулеметы, газы… И это, конечно, очень правильно — взвалить ответственность за выпущенного на свободу зверя в человеческом образе на большевиков. А что? Последний — всегда крайний. Остальные — и держава, воспитывающая своих граждан так, что те с легкостью необыкновенной превращаются в зверье, и организаторы мировой бойни — они тут совершенно ни при чем…

В любом случае, мы увидели уровень, с которого стартовало советское правосудие и на котором оно держалось еще очень долго — и чем дальше от центра, тем дольше. Вспомним же о недодавленной «революционной законности», когда будем говорить о 1937 годе.

Ну вот… После окончания Гражданской войны большевистское правительство, в полном соответствии со своей звериной беспредельной сущностью, стало пытаться навести порядок в местном судопроизводстве. Славно оное судопроизводство было тремя вещами: бардаком, коррупцией и «классовым подходом». По поводу последнего вспомним о командире чоновцев — автор «Записок адвоката» еще раз встретился с ним, когда тот выступал уже в качестве обвиняемого.

Из реки по имени «факт»:

«С начальником описанного мною отряда я встретился позднее в 1925 году, когда я был уже членом коллегии защитников — в эпоху расцвета НЭПа. Я был гражданским истцом от имени троих детей, а он — обвиняемым, подозреваемым в убийстве их матери. Дело слушалось в станице Петровской под председательством народного судьи Разумова.