Сергей Луганский - Небо остается чистым. Записки военного летчика.

– Вся гимнастерка мокрая!- жаловался Николай, шевеля лопатками.- Вот измотал, дьявол!

Много напряженных поединков довелось выдержать и другим летчикам полка.

На фюзеляже моего самолета в эти дни появилась двадцатая звездочка – непрерывно растущий лицевой счет сбитых вражеских машин.

Техник Иван Лавриненко обладал философским складом ума.

– Вот интересное дело, товарищ капитан,- неторопливо говорил он, благодушествуя на поросшем травою бугорке.- После войны бы взять да проехать по всем тем местам, где вот сейчас приходится… Дунаева бы взял с собой, Колю бы Шутта… Ну, кого бы еще?… Да, Корниенко!

Стоял тихий теплый вечер. Догорала заря. Скинув гимнастерку, я сидел по пояс голый и, ловчась перед крохотным зеркальцем, с наслаждением намыливал щеки, слушая своего техника.

С утра никто из летчиков не бреется. Прежде всего – нет времени, потому что вставать приходится до свету, а потом – дурная примета. Летчики – суеверный народ. Зато после долгого дня, вечером, когда полеты закончены, все ребята с удовольствием располагаются на пенечках и начинают «наводить красоту». Бреются долго, тщательно. Живые радуются жизни. Благо, что никаких других занятий почти нет.

– А ведь после войны, товарищ капитан, на этих самых местах люди хлеб сеять будут. Это уж наверно. А может, овес. А может…

Резкий телефонный звонок в землянке прервал размышления техника. Я повернул голову – кто бы это?

– Вы брейтесь, брейтесь, - сказал он.- Я спрошу.

Лавриненко нырнул в землянку, и тотчас оттуда раз дался его беспокойный голос:

– Товарищ капитан, вас!

– Кто?- спросил я, все еще поглядывая в зеркальце.

– Скорее!

В землянке я принял из рук обеспокоенного техника трубку и осторожно, чтобы не испачкать в мыле, приложил к уху. Лавриненко, ожидая, напряженно наблюдал за моим лицом. Я сразу узнал в трубке голос командира дивизии генерала Баранчука. Ничего не объясняя, генерал только справился, я ли это, и крикнул: «В воздух!»

– Есть в воздух, товарищ генерал!- крикнул

В трубке тотчас запищало.

Техника в землянке не было.

– Иван!

Но когда я выскочил из землянки, увидел, что Лавриненко со всех ног бежит к моему самолету.

– Что случилось, Сережа?- спросил, не отрываясь от бритья, Николай Дунаев.

Ничего не ответив, я пробежал мимо. Дунаев, недоуменно скосив глаза, посмотрел мне вслед. Кое-кто тоже оторвался от бритья – слишком уж стремительно пробежал Лавриненко, а за ним и я.

Готовить самолет к вылету пришлось недолго. Когда я подбежал, Лавриненко уже проворно стаскивал с него маскировочную сеть.

– Бритву-то оставьте, товарищ капитан!- напомнил он в самый последний момент.

Без гимнастерки, с намыленным лицом я бросился в кабину и, не прогревая мотора, пошел на взлет. «Парашют, думаю, в воздухе как-нибудь приспособлю».

Короткий разбег – и самолет в воздухе. Едва поднявшись над кромкой леса, убираю шасси, а сам глазами рыскаю по сторонам: что так встревожило командира дивизии? А-а, вон что!… Непрошенный гость. Еще не набрав высоты, совсем недалеко вижу воровато крадущийся на свою сторону двухмоторный «хейнкель». Это, по всей видимости, был разведчик. «Сфотографировал что-нибудь серьезное. Недаром генерал позвонил сам».

Теперь уж не до парашюта: когда с ним возиться, если враг вот он, почти рядом.

Привычно набираю высоту и захожу «хейнкелю» в хвост. Но не тут-то было! Вражеский стрелок встретил меня пулеметной очередью. «Мама родная,- мелькнуло в голове,- а ведь у меня парашют не пристегнут!».

Стремясь уйти от преследования, «хейнкель» начинает отчаянно маневрировать. То уйдет в крутое пике, то вдруг взмоет вверх. Глядя, с какой легкостью вражеский летчик бросает тяжелую машину, я подумал, что летят на разведчике отнюдь не новички. Да новичков и не послали бы в разведывательный полет.

Приблизиться для верной атаки нет никакой возможности. Только сунусь – очередь. Хвостовой стрелок умело держит меня на почтительном расстоянии.

Боясь напороться на смертельную очередь, кручусь в безопасной зоне, а сам лихорадочно соображаю, как поступить. Вывод пока напрашивается один – попробовать измотать хвостового стрелка. Тоже опасно, тоже рискованно, но делать больше нечего. Так, за здорово живешь, он ни за что не подпустит меня на верную дистанцию.

Чтобы измотать его, начинаю бесконечно менять позиции. Игра с огнем в прямом смысле слова: только я появлюсь в его зоне, он тут же открывает стрельбу из пулемета. Нырок, вираж и – новая атака. И снова стрелок, припав к пулемету, поливает меня свинцом, высматривая в прицеле мой неутомимый и неотвязчивый самолет. Мне хорошо видно, как трассирующие очереди рассекают воздух, норовя хлестнуть по фюзеляжу моей машины. Пока что мне удается благополучно избегать их смертельного прикосновения, и я, рассчитывая на охотничий азарт хвостового стрелка, становлюсь все нахальней. Лезу почти под самый пулемет. Самолет мой, как назойливая муха, вьется у самого хвоста «хейнкеля». Стрелок измучился, без конца перебрасывая тяжелый пулемет. «Давай, давай! Еще немного…» На этом строится весь мой расчет.

Пулеметные очереди с разведчика все злее и продолжительней. Хвостового стрелка явно подводят нервы. Он уже не выжидает верной возможности, а сразу же открывает огонь, едва я появлюсь в полосе видимости. Надо полагать, и возненавидел же он меня!

Иногда я оказываюсь так близко возле «хейнкеля», что мне отчетливо видно злое лицо немца. Он весь взмок, но по-прежнему не выпускает из рук пулемета. Длинные очереди то и дело устремляются в мою сторону. И вдруг я слышу – пулемет затихает. Делаю один маневр, другой – тихо. Что он: хитрит, выжидает? Осторожно приближаюсь и продолжаю следить за немцем. Ого, как упарился! Но бешеные глаза его настороженно прикованы ко мне, и на сердце у меня тревожно екает: кажется, я зарвался, хлестанет он меня сейчас очередью! Однако пулемет молчит. Что с ним? Хорошо вижу, что стрелок ругается, злой, и вдруг он бросает пулеметы и выхватывает ракетницу. «А-а, так у тебя патроны кончились! Ну, ракетница твоя мне не страшна». Теперь уж без всякой боязни сближаюсь до предела. Несколько мгновений я держусь так близко, что мы с немцем смотрим друг другу в самые зрачки. Лицо стрелка свела гримаса злобы и отчаяния. «Да, брат, не уберег патроны-то!» Сощурившись, летчик прицелился и выстрелил из ракетницы. Я нажал гашетку: длинная очередь отбросила немца назад.

«Хейнкель», по существу, остался совсем неприкрытым.

Огромная грузная машина плывет прямо подо мной. Мы летим невысоко, и на земле я различаю быструю тень распластанных крыльев. «Хейнкель» несет крупные, четко нарисованные кресты, которые постоянно кажутся мне зловещими. И по себе знаю и ребята рассказывают, что стоит только увидеть эти ненавистные кресты, как руки сами собой тянутся к пулемету. А тут еще свастика на хвосте, напоминающая нелепого изломанного паука. Фюзеляж самолета выдается вперед, по бокам, с той и другой стороны, разливаются мерцающие круги – работающие пропеллеры. Во всю мощь двух своих моторов вражеский разведчик тянет за линию фронта к своим.