Борис Шубин - Дополнение к портретам

Широта научного кругозора и энциклопедическая образованность Спасского проявились в целой серии популярных статей, опубликованных в «Лексиконе» Плюшара. Об «ученых предметах» он говорил просто, доходчиво, «человеческим языком», как требовал этого от популяризаторов науки А. С. Пушкин.

Спасского высоко ценил Н. И. Пирогов, и не только на словах: когда Николай Иванович серьезно заболел, он выбрал себе в лечащие врачи Спасского.

Отправив Спасского к жене, Александр Сергеевич пригласил Данзаса и продиктовал ему неучтенные долги, еще четкой подписью скрепил документ.

Вскоре из дворца, не застав императора, возвратился Н. Ф. Арендт. Осмотрел А. С. Пушкина и, убедившись, что симптомы внутреннего кровотечения не нарастают, не стал менять назначения.

Александр Сергеевич снова обратился к лейб-медику с просьбой заступиться перед царем за его секунданта:

– Просите за Данзаса. – И повторил спустя некоторое время: – За Данзаса, он мне брат.

Узнав о дуэли, в дом на Мойке стали съезжаться встревоженные друзья поэта: В. А. Жуковский, супруги Вяземские, А. И. Тургенев, М. Ю. Виельгорский.

– Что делает жена? – спросил Александр Сергеевич.

Ему нестерпимо было наблюдать страдания Натальи Николаевны, которая, словно в сомнамбулическом сне, бродила по квартире. Он просил не пускать ее к нему. Но когда ей удавалось проникнуть в кабинет, Александр Сергеевич неизменно пытался внушить жене, что она ни в чем не виновата.

– Она несколько поспокойнее, – ответил Спасский, поручивший Наталью Николаевну Вере Федоровне Вяземской и Екатерине Ивановне Загряжской.

– Она, бедная, безвинно терпит и может еще потерпеть во мнении людском, – вздохнул Пушкин.

Александр Сергеевич, по словам П. А. Вяземского, завещал своим друзьям оградить Наталью Николаевну от клеветы и наговоров.

Умирающий человек, как правило, замыкается в себе, абстрагируется от окружающей его действительности и тем самым уходит от людей раньше, чем перестает биться сердце.

Пушкин умирал иначе.

Он вдруг вспомнил о несчастье, постигшем писателя, журналиста и издателя Н. И. Греча: только что скончался его 18-летний сын Коля, которого Александр Сергеевич хорошо знал.

– Если увидите Греча, кланяйтесь ему и скажите, что я принимаю душевное участие в его потере, – попросил он Спасского, регулярно встречавшегося с Николаем Ивановичем Гречем на собраниях издателей «Энциклопедического лексикона».

Он категорически запретил Данзасу мстить за него, отчетливо сознавая, что совершить человеческий суд над Дантесом не сложно. Имя Дантеса, как и имена тех, кто направлял его руку, самой его смертью заклеймены в веках. Он словно читал уже строки, которые напишет 23-летний М. Ю. Лермонтов:

Раненого по-прежнему волновали два вопроса: судьба секунданта и будущее семьи.

На исходе 27 января снова приехал Арендт и привез добрые вести из дворца. Обещая позаботиться о жене и детях, царь советовал «кончать жизнь христиански».

Принимая условия игры, Пушкин облегченно вздохнул.

«Необыкновенное присутствие духа не оставляло больного. От времени до времени он тихо жаловался на боль в животе и забывался на короткое время», – записал доктор Спасский, подводя итоги первому дню.

Однако болезнь делала свое дело: боли усиливались.

– Зачем эти мучения? – недоуменно спросил Пушкин. – Без них я бы умер спокойно.

– Смешно же это, чтобы этот вздор меня пересилил! – невнятным голосом произнес Александр Сергеевич, едва превозмогая все нарастающую боль.

Пушкин, возможно, вспомнил, что 11 2 лет назад, день в день и час в час, в страшных мучениях кончалась жизнь Петра I, и ужаснулся совпадению.

Все последнее время его было заполнено «Историей Петра». Ему не хватило малого: года, даже, может быть, полугода, чтобы закончить этот труд.

Сцена смерти некогда могущественного, а в этот момент – абсолютно бессильного и беспомощного царя стояла у него перед глазами:

«Все петербургские врачи собрались у государя. Они молчали; но все видели отчаянное состояние Петра. Он уже не имел силы кричать и только стонал, испуская мочу…

Церкви были отворены: в них молились за здравие умирающего государя. Народ толпился перед дворцом.

Екатерина то рыдала, то вздыхала, то падала в обморок, она не отходила от постели Петра и не шла спать, как только по его приказанию…

15 часов мучился он, стонал, беспрестанно дергая правую свою руку, левая была уже в параличе. Увещевающий от него не отходил. Петр слушал его и несколько раз силился перекреститься.

Троицкий архимандрит предложил ему еще раз причаститься. Петр в знак согласия приподнял руку. Его причастили опять. Петр казался в памяти до четвертого часа ночи. Тогда начал он охладевать и не показывал уже признаков жизни. Тверской архиерей на ухо ему продолжал свои увещевания и молитвы об отходящих. Петр перестал стонать, дыхание остановилось – в 6 часов утра 28 января Петр умер на руках Екатерины».

Было 3 часа ночи 28 января 1837 года.

Александр Сергеевич тихо подозвал дежурившего в кабинете слугу и велел подать один из ящиков письменного стола. Слуга исполнил его волю, но, вспомнив, что там лежали пистолеты, разбудил Данзаса, дремавшего у окна в вольтеровском кресле.

Данзас решительно отобрал оружие, которое Пушкин уже успел спрятать под одеялом.

Около четырех часов пополуночи боль в животе усилилась до такой степени, что терпеть уже было невмоготу. Послали за Арендтом.

Прервем дальнейшее изложение истории болезни, чтобы попытаться понять, почему И. Т. Спасский, не отлучавшийся от Пушкина, не назначил ему болеутоляющее средство. Ведь доктор Спасский, как мы уже знаем, был видным фармакологом и автором серьезной работы о действии опия на организм, в которой он сам же говорил, что интенсивная боль – первое показание к применению этого лекарства.

Ответить на этот вопрос трудно. Я думаю, что дело здесь не только в каких-то относительных противопоказаниях, которыми, как полагает Ш. И. Удерман, можно объяснить нерешительность Спасского, а в обычной человеческой растерянности при виде мучений близкого человека.

Недаром многовековой опыт медицины не рекомендует врачам браться за самостоятельное лечение родственников и друзей.

А о том, что Александр Сергеевич был Спасскому дорог до чрезвычайности, свидетельствует тот факт, что в первые дни после этих событий он потерял способность воспринимать жалобы пациентов, не понимая, как они могут говорить о своих болезнях, когда умер Пушкин.