Пабло Неруда - Признаюсь: я жил. Воспоминания

Обходным путем, намеками они дали понять, что моего отъезда настойчиво добивается посольство Чили.

Поезд уходил вечером. На перроне уже собрались провожающие. Поцелуи. Цветы. Возгласы. Паоло Риччи, [178]Аликата [179]и многие другие. A rivederci. Прощайте. Прощайте.

В поезде – наш путь лежал в Рим – сопровождавшие меня полицейские были донельзя внимательны к моей особе. Они таскали мои чемоданы. Они покупали мне «Унита» и «Паэзе сера», а чтобы какую-нибудь реакционную – ни разу! Они просили у меня автографы, кто – себе, кто – своим родственникам. Больше мне не случалось видеть таких учтивых полицейских.

– Мы очень сожалеем, Eccelenza, [180]но у каждого – семья, вот и делаем, что прикажут. Самим противно.

На платформе в Риме, где мне надлежало пересесть на другой поезд и ехать до самой границы, я увидел в окно плотную толпу людей, услышал крики: надвигалось что-то яростное и смутное. Огромные охапки цветов плыли к вагону над потоком людских голов.

– Пабло! Пабло!

Не успел я в столь изысканном обществе выйти из вагона, как тотчас сделался объектом поразительной битвы. Писатели и писательницы, журналисты, депутаты парламента – собралось около тысячи человек – мгновенно вырвали меня из рук полиции. Полиция в свою очередь извлекла меня из объятий моих друзей. В эти драматические минуты я все же сумел разглядеть несколько знакомых лиц. Альберто Моравиа [181]со своей женой Эльзой Моранте, тоже писательницей. Знаменитый художник Ренато Гуттузо. Еще – поэты. Еще – художники… Карло Леви, [182]автор нашумевшего романа «Христос остановился в Эболи», протянул мне букет роз. Тем временем падали на перрон цветы, взлетали вверх шляпы и зонтики, мелькали кулаки, звенели оплеухи. Полиция спасовала, и меня снова перехватили друзья. На моих глазах кроткая Эльза Моранте колотила шелковым зонтиком какого-то полицейского по голове. Внезапно в толпу врезались тележки носильщиков, и я увидел, как один из них – здоровенный facchino [183]лупил палкой представителей власти. Так простой народ Рима выразил свою солидарность с чилийским поэтом. Драка приняла такой серьезный оборот, что сопровождавшие меня полицейские взмолились:

– Скажите своим друзьям, чтоб они унялись…

Толпа кричала:

– Неруда останется в Риме! Неруда не уедет из Италии! Пусть останется поэт! Пусть останется чилиец! Долой «австрияка»!

(«Австрияком» окрестили Де Гаспери, тогдашнего премьер-министра Италии).

Через полчаса после того как разгорелся рукопашный бой, прибыло высочайшее распоряжение: мне было разрешено остаться в Италии. Друзья обнимали и целовали меня. И я покинул перрон, с жалостью ступая по цветам, оставшимся на поле сражения.

На другой день я проснулся в доме сенатора, пользующегося правом неприкосновенности. Меня привез туда Ренато Гуттузо, не слишком доверявший правительственным решениям. Сюда, в этот дом, на мое имя пришла телеграмма от известного историка Эрвина Черио, с которым я не был знаком. Он возмущался, считал все случившееся позором, оскорблением культурных традиций Италии и предлагал мне поселиться в его вилле на острове Капри.

Все было как во сне. И когда я приехал на Капри с Матильдой Уррутиа, с моей Матильдой, – ощущение, что это нереально, что это сон, стало еще сильнее.

Мы приехали на чудесный остров Капри к ночи и зимой. Во мгле поднимался берег – белесый, высоченный, неведомый и безмолвный. Что будет с нами? Нас ждала маленькая коляска с лошадьми. Мы взбирались все выше и выше по безлюдным ночным улицам. Белые немые дома, узкие вертикальные улочки. Наконец лошади остановились. Кучер внес наши вещи в дом, тоже белый и, на первый взгляд, пустой.

Войдя внутрь, мы увидели огонь в камине. Свет зажженных свечей падал на высокого человека с белой бородой и белыми волосами, в белом костюме. Это был сам дои Эрвин Черио, владелец доброй половины острова, историк и натуралист. Он вырисовывался в полутьме как боженька из детской сказки.

Ему было около девяноста лет, и он считался самым влиятельным человеком на острове.

– Располагайте, пожалуйста, этим домом. Здесь вам будет спокойно.

И пропал на много дней. По своей деликатности он не приходил к нам, но часто посылал короткие, написанные каллиграфическим почерком письма с новостями или советами и какой-нибудь цветок или зеленый листик из своего сада. В Эрвине Черио нам открылось щедрое, благоуханное, широкое сердце Италии.

Со временем я познакомился с его трудами, более основательными, чем книги Акселя Мунте, [184]хотя и менее нашумевшими, менее известными. Старый и благородный Черио не раз говорил с лукавой улыбкой:

– Главная площадь Капри – великое творение господа бога.

Мы с Матильдой замкнулись, как в крепости, в нашей любви. Совершали долгие прогулки по Анакапри. Маленький остров весь в маленьких цветущих садах; какая тираническая правда – его красота, о которой сказано столько слов! Среди скал, где солнце и ветер еще беспощаднее, пробиваются сквозь сухую землю крошечные цветы. И во всем этом – завершенность, порядок, подвластный лишь руке искусного садовода. Скрытый от чужого глаза Капри, куда человек попадает не сразу, а лишь после того, как с его одежды снимут ярлык туриста, этот Капри – народный, простоволосый: скалы, крохотные виноградники, простые, работящие, основательные люди – пленяет своим очарованием. Вот ты уже в родстве с его жизнью, с его людьми, вот тебя уже знают кучера и рыбаки, вот ты частица Капри, небогатого и незримого. И тебе охотно расскажут, где продают хорошее недорогое вино, где найти настоящие оливы, те, которые едят жители острова.

Быть может, и правда, что за высокими каменными стенами дворцов и вилл буйствует разврат, о котором пишут в романах. Но я жил счастливой жизнью среди непотревоженной тишины, среди самых простых людей на свете. Незабываемое время! По утрам я работал, а во второй половине дня Матильда переписывала мои стихи на машинке. Впервые мы с Матильдой жили под одним кровом. На этом хмельно прекрасном острове наша любовь стала еще сильнее. Больше мы не расставались.

Там на Капри я закончил книгу о любви, о страсти и страданиях, которая была опубликована в Неаполе под заглавием «Стихи Капитана».

А теперь я расскажу историю этой книги. Споров и толков о ней было много больше, чем о других моих книгах. Долгое время она была тайной, долгое время на ее обложке не стояло моего имени, словно я отрекся от нее или сама книга не знала, кто ее настоящий отец. Бывают внебрачные дети, рожденные свободной любовью. Таким внебрачным ребенком, рожденным в любви, была моя книга «Стихи Капитана».

Стихи, включенные в книгу, писались то тут, то там, в годы моей разлуки с Чили. Ее опубликовали в Неаполе в 1952 году. Любовь к Матильде, тоска по родине и чувство гражданской ответственности – вот чем полнятся страницы этой книги, которая издавалась анонимно несколько раз.