К. Осипов - Александр Васильевич Суворов

В 5 часов утра, по сигнальной ракете, двинулась первая волна В 9 часов утра русские войска со всех сторон ворвались в Прагу. Начались уличные бои. Толпы солдат устремились к мосту. Собравшаяся на варшавском берегу кучка поляков, обстреливавшая мост, не могла и думать о том, чтобы удержать этот поток. Но в этот момент мост неожиданно запылал с пражской стороны. Сообщение было прервано; Варшава была спасена от ужасов уличного боя.

Приказ о приведении в негодность моста был отдан Суворовым. По донесениям командиров он мог судить, что поляки нигде не выдерживают натиска, что русские войска сражаются с особой энергией, но вместе с тем и с особенным ожесточением. Для него было ясно, что если разъяренные солдаты сейчас ворвутся в Варшаву, там разыграются страшные сцены. Поэтому он прибег к самому радикальному средству, которое не сумели осуществить растерявшиеся поляки, – приказал артиллерии бить по мосту и разрушить часть его. В военной истории можно найти мало примеров подобной гуманности: в разгар боя полководец заботился о неприятельской столице больше, чем собственные ее правители.

В Варшаве царил ужас. Магистрат спешно отправлял в русский лагерь депутатов для переговоров о сдаче города. Никто не помышлял о сопротивлении.

Король Станислав-Август прислал Суворову письмо: «Господин генерал и главнокомандующий войсками императрицы всероссийской! Магистрат города Варшавы просил моего посредства между ним и вами, дабы узнать намерения ваши в рассуждении сей столицы. Я должен уведомить вас, что все жители готовы защищаться до последней капли крови, если вы не обнадежите их в рассуждении их жизни и имущества, Я ожидаю вашего ответа и молю бога, чтобы о „принял вас в святое свое покровительство“.

Тревога поляков была напрасна. Суворов достиг своей цели – менее чем в полтора месяца он решил кампанию. В отличие от измаильского штурма пражский означал немедленный конец войны – моральные и материальные силы Польши были сломлены. Теперь Суворов, верный своему обыкновению, полагал самым разумным вести успокоительную, умеренную политику. Он не желал ни новых жертв, ни контрибуций, ни унижений противника. Суворов ответил польскому королю следующим письмом:

«Государь! Я получил письмо от 4 ноября, которым Ваше Величество меня почтили. Именем ее императорского величества… я обещаю Вам сохранить имущества и личности всех граждан, также как забвение всего прошлого, и при входе войск ее императорского величества не допустить ни малейших эксцессов».

Продиктованные им тотчас же условия капитуляции сводились к немедленной сдаче поляками всего оружия и к исправлению моста, по которому русские войска вступят в город. Со своей стороны, он именем императрицы гарантировал полную амнистию всем сдавшимся, неприкосновенность жизни и имущества обывателей и воздание почестей королю. «…и все забвению предано будет», – заканчивались предъявленные Суворовым пункты капитуляции. Депутаты были так поражены этими условиями, что многие из них заплакали, когда Суворов лично вышел к ним и, заметив их нерешительность, бросил на землю саблю и со словами: «Покой! Покой!» [87]пошел к ним навстречу.

Варшавяне выразили свою признательность Суворову, преподнеся ему через месяц золотую эмалированную табакерку с надписью: «Варшава – своему избавителю». Это была дань Суворову за его личную гуманность.

Из взятых в плен 11 тысяч человек больше половины было отпущено по домам. Потери русских достигали двух тысяч.

Когда поляки выражали Суворову признательность за мягкое, справедливое управление, еще больше оттененное разгулом пруссаков и австрийцев в занятых ими областях, он ответил им стихами Ломоносова:

Ничто не возмущало Суворова больше, чем обвинения в жестокости.

– Только трусы жестокосердны, – говорил он. Суворов гордился тем, что на своем веку не подписал ни одного смертного приговора. Исключительным было также его отношение к военнопленным, о которых он всегда заботился и часто освобождал под честное слово.

Блистательная польская кампания заставила умолкнуть всех недругов полководца, и в Петербурге снова сделали о нем «авантажное заключение».

Екатерина прислала ему фельдмаршальский жезл, алмазный бант на шляпу и подарила из захваченных польских земель огромное имение «Кобринский ключ» с 7 тысячами душ мужского пола.

Прусский король прислал ордена Красного орла и Большого Черного орла; австрийский император – свой портрет, усыпанный бриллиантами. Когда Суворову вручили фельдмаршальский жезл, он расставил несколько стульев и начал прыгать через них, приговаривая:

– Репнина обошел… Салтыкова обошел… Прозоровского обошел… – перечисляя генерал-аншефов, бывших старше его чинами, а теперь обязанных сноситься с ним рапортами. В то время в России было только два фельдмаршала: К. Г. Разумовский и Румянцев.

Впрочем, скоро в бочке меда он ощутил обычную ложку дегтя: другие, чье участие в войне было ничтожным, оказались награжденными еще более щедро. Платон Зубов получил из польских земель владение в 13 тысяч душ.

– Щедро меня в Платоне Зубове наградили, – иронизировал Суворов.

Награда, которую получил Суворов, вызвала взрывы зависти среди царедворцев. В то время как широкие слои населения приветствовали производство Суворова в фельдмаршалы, многие генералы открыто выражали свое недовольство, а князь Долгоруков и граф И. П. Салтыков даже просили увольнения от службы.

Впрочем, существовало одно обстоятельство, ограничивавшее происки врагов Суворова. Доведенный до крайности, старый полководец начинал разговаривать со своими недоброжелателями на языке, который меньше всего им нравился. Когда в 1795 году Суворову передали о какой-то особенно злостной выходке против него Зубовых, он послал своего начальника штаба, Ивашева, передать Зубовым, что «для него и собственная пуля не страшнее неприятельской». Перспектива дуэли напугала Зубовых, и они рассыпались в извинениях.

Но зависть придворных была лишь предвестием ожидавших Суворова невзгод.

Захват Варшавы произошел так внезапно для Петербурга, что оттуда не успели снабдить победителя инструкциями о дальнейшем образе действий. Суворов никак не предполагал, что европейские державы предрешили окончательный раздел Польши. Напротив, он принял все меры к укреплению авторитета польского короля и к установлению дружелюбных отношений с польским населением (в частности, королю было оставлено 1 000 человек гвардии).

При вступлении в Варшаву Суворов отдал необычайный приказ: если раздадутся выстрелы из домов, чтобы на них не отвечали. Однако все прошло гладко; вооруженных выступлений не было. Приняв от магистрата городские ключи, Суворов выразил радость, что приобрел их не такой дорогой ценой, как ключи Праги.