Александр Ефимов - Над полем боя

Личному составу аэродромной роты всегда выпадает трудная доля. Не так-то просто в период дождей, снегопадов, оттепелей содержать в полной готовности летное поле. То расчищать надо, то укатывать, то гладить его, чтобы каждый день с рассвета обеспечивать боевую работу летчиков.

Сколько раз на наш заботливо подготовленный полевой аэродром производили посадку поврежденные в бою самолеты! Их приходилось сажать иной раз с неисправным шасси, отбитыми рулями и элеронами, с зияющими в крыльях пробоинами, с бесформенными обломками вместо хвостового оперения. Порою слабеющая рука раненого пилота едва удерживала штурмовик на посадке. И только гладкое поле спасало летчика и машину на пробеге... Но оно и строго наказывало, если переставали за ним ухаживать.

В конце разбора командир поставил боевую задачу на следующий день:

- Завтра полк будет наносить штурмовые удары по минометным и артиллерийским батареям противника, его подходящим к фронту резервам и ближайшим железнодорожным узлам.

- На станцию Осуга, - продолжал Тысячный, - пойдет четверка в составе Васильева, Жарова, Анисимова и... Ефимова.

Мою фамилию командир произнес после небольшой паузы, как бы подчеркивая тем самым значимость предстоящего - первого в моей жизни - вылета на боевое задание. Майор пожелал мне крепко бить фашистов и точно выполнять в воздухе строгие правила боевого строя.

Тотчас же после того как была поставлена задача, я подошел к летчикам, с которыми завтра предстояло лететь. Ведущий нашей четверки Анатолий Васильев в ответ на мой вопрос, как будем выполнять задание, по-дружески посоветовал:

- Для начала хорошенько выспись, чтобы идти в бой со свежей головой. А детали уточним завтра перед вылетом.

По-иному отнеслись к предложению совместно продумать план боевого полета летчики Жаров и Анисимов. Оба они смотрели на меня свысока: дескать, а что там думать, бить надо врага. У них было по десять боевых вылетов на Ил-2, и конечно они считали себя обстрелянными фронтовиками. Правда, не их вина, что в штурмовой авиации тогда еще не была выработана единая методика подготовки к боевому вылету. Среди некоторых молодых фронтовых летчиков было распространено мнение, что интуиция сама подскажет, как надо действовать в боевой обстановке. И выразителями этого легкомысленного мнения выступали в полку Жаров и Анисимов.

- Запомните, юноша, - обращаясь ко мне, назидательно произнес Жаров, план боя хорош до боя. Когда же в воздухе начинается карусель с истребителями противника и зенитным обстрелом, тут надо работать головой!

Оба захохотали и ушли, а я, обескураженный, остался на месте. Все-таки трудно было самому разобраться в психологии боевого летчика. Один прилетал с задания радостным, готовым тотчас повторить полет, другой же заруливал на стоянку и долго не покидал кабины самолета, заново переживая и передумывая все перипетии боя.

И в докладах порой сквозили разноречивые нотки: одни недооценивали, другие переоценивали противника, хотя речь шла об одном и том же боевом эпизоде. Уже потом мне стало ясно, что разница во взглядах на бой объяснялась характерами воздушных бойцов, разным восприятием происходящего. А пока мы, новички, жадно прислушивались к рассказам бывалых фронтовиков. Не все, конечно, принимали на веру, как-то старались по-своему переосмыслить факты и события, учились отличать правду от домысла и фантазии, безрассудную удаль от смелого, но точного расчета.

На кого же все-таки ориентироваться? Кого считать героем? - искал я в тот вечер ответа. Того ли, кто из пекла боя прилетал на изрешеченном самолете, как говорят, на одном самолюбии, или того, кто умел думать за себя и за противника, сам с честью выходил из всех передряг и, выполнив задачу, невредимыми приводил домой своих ведомых?

Ответ на этот вопрос оставался пока открытым. Из долгих размышлений меня вывел механик моего самолета сержант Юрий Коновалов:

- О чем зажурились, командир?

- Да так... - неопределенно ответил я.

Механик понимающе кивнул головой и присел рядом.

В боевом формуляре полка, в описании наших побед немалое число страниц по праву принадлежит войсковому товариществу. Одна из них рассказывает о наших отношениях с механиком. Нас сближали общие интересы: он готовил самолет к полетам, я летал на нем. И надо сказать, машина никогда не подводила меня и воздухе.

Механик первым почувствовал, что я одинок. В те дни у меня и вправду еще не было близких друзей, мать и сестра оказались в оккупации, я не получал писем и сам никому не писал. И вот, выбрав на аэродроме свободную минуту, механик подошел ко мне:

- Разрешите, командир, прочитать вам письмо с Урала?

- Давай!

С того раза и пошло. Письма, приходившие Коновалову из его родного города Свердловска, мы читали вместе. Надо сказать, что получаемую им почту, вероятно, полезно было бы читать всему личному составу эскадрильи. В них кроме обычных домашних новостей сообщали и о том, сколько за сутки выплавлено стали, какие большие дела идут на заводе, кто из знакомых Коновалова тоже ушел на фронт. В конце письма обычно был наказ: лучше бейте фашистских гадов, а мы в тылу будем ковать вам оружие для победы.

Прочитаешь такое письмо, и настроение поднимается, хотя весточка и не тебе адресована. В редкие минуты отдыха, накинув на плечи еще теплый чехол от двигателя, присаживались мы на стоянке у колеса самолета и начинали мечтать. Мечтали, как после победы, если, конечно, останемся живы, будем с Юрой ездить друг к другу в гости. Я - к нему в Свердловск, а он - ко мне в Миллерово.

Когда почему-либо запаздывал обед и сильно давал о себе знать голод, Коновалов перед очередным полетом сам кухарничал. За самолетной стоянкой в цинке из-под патронов у него варилась картошка. Крепко посоленная, слегка пахнущая дымком от костра, она казалась нам вкуснее всяких деликатесов.

Мой фронтовой механик никогда не позволял себе использовать наши хорошие отношения в каких-то личных интересах или пренебречь своими служебными обязанностями. Каждое утро Коновалов встречал меня рапортом, а потом весь день не отходил от крылатой машины. Знаток своего дела, он не только отлично готовил наш Ил-2 к полетам, но успевал еще при этом с увлечением рассказывать о назначении и устройстве различных систем самолета, принципе действия пилотажно-навигационных приборов и приборов, контролирующих работу двигателя. На случай если основные из них выйдут из строя при попадании снаряда, Юра напоминал, как пользоваться показаниями дублирующих приборов...

Из того, что рассказывал Коновалов, я, разумеется, многое знал, но всегда слушал его внимательно.

В тот вечер, когда было объявлено, что завтра состоится мой первый боевой вылет, сержант Коновалов разыскал меня после моей неудавшейся беседы с летчиками. Он доложил, что мотор и все оборудование самолета работают безотказно.